Я смотрел и не понимал: как же так? Почему? Разве я не был счастлив раньше? Разве я не любил? Я ведь не верю в любовь с первого взгляда, почему же это случилось теперь? Что поменялось? Почему я? Что со мной не так?
Мой внутренний зверь наконец-то добрался до запасов спиртного, которым я себя сегодня обильно заливал, и начал понемногу оживать. Но если раньше это был колючий и жестокий зверь, то теперь он стал мягким и пушистым, таким родным и знакомым… Хотелось дать ему полную волю, и будь что будет.
В этот момент я понял, что пора бежать, пока не случилось что-то плохое. (А разве это плохо?) Всё это пронеслось в моей голове со сверхсветовой скоростью. Я быстро и молча расплатился с барменом, и, судя по его удивлённому лицу, чаевых я оставил намного больше того, на сколько выпил. Но это было не важно.
Встав, я уткнулся взглядом в пол и быстрым шагом пошёл к двери. А душа в то же время пыталась идти навстречу неизведанному, опасному и прекрасному, и как мы не разделились в этот момент – я до сих пор гадаю. Очнулся я лишь спустя десять минут (десять минут?), когда осознал, что мне не хватает воздуха, а лёгкие так ходят ходуном, что готовы разорвать грудь. Я был на окраине города, примерно в десяти километрах от бара, от своей судьбы… Я всё это время бежал и даже не замечал, что идёт мелкий дождь, что уже глубокая ночь, что сейчас уже не май и что в одной рубашке ночью стало довольно некомфортно ходить, но зато я ощутил всю прелесть данного коктейля сейчас. Вызвать аэротакси возможности не было – коммуникатор был, похоже, безнадёжно испорчен местным отребьем при попытках стащить его с моей руки, пока я был в беспамятстве, поэтому, словно побитый жизнью пёс, я поплёлся домой, радуясь хотя бы тому, что такая погода сможет с лихвой остудить мою голову. Спустя полчаса на душе опять стало тоскливо и серо, но где-то там притаился мой зверь, который теперь точно знал, чего он хотел.
Голова гудела. Я приоткрыл левый глаз – и тут же был ослеплён.
«Чёртово солнце!»
Я перевернулся на бок, открыл, наконец, оба глаза и стал осматривать комнату.
«Не стоило вчера так пить… Что мы имеем? Шторы завешаны, но солнце уже взошло. Получается примерно десять утра. Жена на работе, раз утром не разбудила – значит, обиделась на меня. Я в одежде валяюсь на кровати. И, что на данный момент самое главное, испытываю нестерпимые естественные позывы организма».
Мысли и дело не разошлись во мнениях – я привёл себя в порядок, после чего зашёл на кухню.
«Итак, программа утреннего минимума выполнена. Как хорошо, что я приобщился именно к «Джеку», от него утром практически никакого похмелья – так, небольшое недомогание. Не забыть бы, что сегодня в пять у меня важное и в то же время дико скучное очередное собрание кредитного комитета... Стоит ли подготовить речь? Или пусть всё идёт, как идёт?»
В то время, как в голове у меня происходил обычный бессмысленный утренний диалог, руки были заняты более важным и привычным делом – они готовили завтрак: в мультиустройстве была выбрана третья позиция (чёрный кофе, бекон и яичница), из холодильника извлечена половинка грейпфрута, на столе появились тарелка и столовые приборы... Стандартный утренний, такой необходимый ритуал приготовления завтрака. Как обычно, это всё происходило «на автомате», что позволяло в голове и дальше прокручивать внутренний монолог. Но додумать я не успел, так как взгляд зацепился за сообщение на экране холодильника: «Вильгельм, ты наказан! Вернулся вчера в два часа ночи грязный, мокрый и пьяный! На звонки целый вечер не отвечал… И не придумывай глупых оправданий, вроде разрядки аккумулятора – твоя батарея рассчитана на сто двадцать лет! А потом, наконец, зайдя в дом, ты, не раздеваясь и даже не обращая на меня никакого внимания, заваливаешься спать! Итак, с тебя уборка в доме. Да-да, я знаю, что у тебя сегодня важная встреча, к ней нужно подготовиться, но я не могу впредь позволять тебе так обращаться со мной. Домработником я пользоваться запрещаю! Приду и проверю его рабочие часы. К вечеру я жду ужин, и приготовленный не в мультиустройстве, а твоими собственными руками! Марта (пока ещё Майнс)».