Асма начала ускоряться. Мой голос последовал за ней. Ее движения стали резче. Она притопнула каблуками, чтобы набрать скорость. Она кружилась все быстрее и быстрее. Когда она приостановилась, чтобы восстановить равновесие, я разглядела, как она всем своим голосом тянется к толпе. Она действительно походила на воина с лицом словно у старинной каменной статуи. Ее танец превращался в дикарскую пляску.
Когда Асма обратилась к той части круга, которая почти вплотную подходила к Сене, она сосредоточилась на трех людях. Я почувствовала, как мой голос, все еще сцепленный с ее голосом, разделился надвое. Была одна часть, которая направляла толпу. И еще одна, которая сузилась до этих троих.
Я следовала за Асмой, не вдумываясь. Действуя в паре, мы подтолкнули группу к кромке воды. Они остановились как раз на границе набережной и Сены. Они так и танцевали.
Асма сделала резкий жест, словно собиралась щелкнуть кнутом, и ее голос повторил движение. Я не знаю, как еще сказать, но ее голос хлестнул по ним, мой ему подражал, мы потянули за нити, которые их с нами связывали, чтобы подчинить их. Они затанцевали быстрее. И еще быстрее. Прямо у воды. Потом закрутились волчками. А Асма плясала, Асма щелкала и щелкала голосом, и они повиновались. Один из троих подошел совсем близко к краю. Он стал крениться, закачался на одной ноге, и еле восстановил равновесие.
И тут до меня стало доходить.
Я услышала в голосе Асмы кое-что еще. Как будто, смешивая свой голос с ее, я могла уловить ее мысли. В них говорилось: «прекрасно», она говорила: «очередь за вами», она говорила: «никто вас не слышит, никто вас не спасет, так что попляшите». Они крутились так быстро, так близко к воде, что рисковали свалиться в нее. Ей было все равно. И больше того, только этого она и дожидалась.
Я уже видела ее в бешенстве. И часто. Асма — просто ходячий сгусток злости, готовый взорваться в любой момент. Но я никогда раньше не встречала у нее такого ледяного взгляда. Он протыкал, как стальная игла.
Я начала трусить. Хотела разъединить свой голос и ее. Никак. Они по-прежнему были свернуты в одно, причем еще туже, как будто голос Асмы наверчивался на мой. Я рванулась. Упиралась. Я попыталась замолчать. Те трое все еще танцевали у кромки воды, и я ничего не могла поделать.
Я очень громко подумала: «Остановись, Асма, остановись». Читала ли она мои мысли, как я только что прочла ее собственные? «Асма, твою мать, ты же их убьешь, остановись!» А мое тело танцевало, мой голос пел, Асма отказывалась останавливаться.
Тут я услышала третий голос.
Он зазвучал чуть дальше, из-за толпы. Мужской голос, ясный-ясный, взлетающий очень высоко.
Песня проложила свой путь к нам по прямой, непосредственно и решительно.
Она ухватилась за наши два скрученных вместе голоса, проскользнула между ними и с легким рывком начала разделять их. Снова мой голос был сам по себе, и сам по себе — голос Асмы, два разных строя, две разные каденции.
Едва я смогла высвободиться, как заставила себя заткнуться. Я бросила танцевать. На меня разом обрушился весь вес моего тела. Я отшатнулась от Асмы и огляделась в поисках того типа.
Толпа расступилась, пропуская его. Долговязый блондин с очень светлыми волосами, собранными за головой в высоченный хвост. Он ходил страшно мягким шагом, как Асма, шагом танцора. Он тоже носил шмотки, которые не сковывали движений: потертые джинсы, облегающие тело, плащ, который к нему лип.
Я его где-то раньше встречала. Я вспомнила, что чувствовала что-то странное, когда он был рядом. Интуитивно чувствовала, что он — как мы. А потом об этом забыла.
Я знала, что есть и еще иные. Но как-то этого по-настоящему не понимала до сих пор.
Элиас
Я прочитал это в глазах девочки, Наимы, — она распознала во мне подобного, не понимая, чем отличается мое пение от их.
Как только их голоса разделились, я направил свой в сторону танцоров. Асма ослабила контроль над ними: она сосредоточилась на своих трех марионетках у кромки воды. Чтобы освободить толпу, потребовалось немногое: песня, ласково коснувшаяся их, поделившаяся глубочайшим спокойствием, которое сошло на меня.
Я редко пел во весь голос. Осмотрительность сдерживала. Я забыл эту эйфорию, эту легкость. Один за другим танцоры просыпались от звука щелкающих пальцев, нарушающего гипноз. Они вынырнули, не вполне понимая, что здесь делают, затем продолжили свой путь. «Ничего не было», — нашептывал им мой голос. «Не о чем помнить».