Раджан был недоволен, что мать вновь избежала последствий своих действий.
— Может, надо оставить Сарну в покое, — предположил Оскар, — и прояснить все между вами? Рассказать о Найне вашему отцу, к примеру.
— Ну, я тоже так думал, но Пьяри хочет, чтобы все осталось как есть. Она боится папиной реакции, и я могу се понять. Я вовсе не горю желанием подрывать здоровье обоих родителей. Тем более Пьяри говорит, что правда ничего не изменит. Она просила тебе передать, что больше мы никому не скажем.
— Нет, правда изменит все для Умид! — возразил Оскар. — Разве ты не понимаешь? Если она не будет знать, что Найна была дочерью Сарны, то лишится ближайших родственников.
— Разумеется, мы будем ее семьей, и не важно, кому что известно.
— Найна всегда чувствовала себя чужой среди вас именно из-за тайн.
— Ну… — Раджан сомневался, что для семьи так уж важна полная открытость. Иногда укреплению связей способствует соучастие в преступлении. Он, например, был привязан к семье теми фактами, о которых не должен был знать.
— Я не одобрю ложь, которая в будущем может навредить Умид, — сказал Оскар.
— А как же отец?
— Карам должен знать правду. Он наверняка все поймет, не стоит его недооценивать. Послушай, Раджан, дело ведь и в нашей памяти о Найне, Я считаю, она заслуживает признания. Она говорила, что всем и так известно о ее происхождении — просто кому-то нужно сказать это вслух. Если не нарушить тишину сейчас, Умид вырастет с тем же бременем на душе, что и Найна. Понимаешь?
40
Когда в среду Оскар приехал в Лондон, ему сказали, что Карам еще ничего не знает.
— Пожалуйста, не говори ему. Мы пока не решились, — предупредила Пьяри по дороге в больницу, где лежала Сарна.
— Вот это да! Ты постарел! — Карам критически осмотрел Оскара. Какой он седой! И глаза серые, и даже куртка.
— Здравствуйте, мистер Сингх. — Они пожали друг другу руки. Карам тоже состарился, правда, не разительно, а как-то элегантно.
— И все-таки… это ты. Это правда ты.
Наступила неловкая тишина. Ее нарушила Пьяри, взяв на руки Умид и восторженно воскликнув:
— Гляди, питхаджи, она вылитая Найна!
Сердце Оскара подпрыгнуло в груди. Он тоже заметил это удивительное сходство, но подумал, что болезненное воображение играет с ним злую шутку. Карам бросил на девочку беглый взгляд и повернулся к жене.
— О, она опять открыла глаза! — закричал он и кинулся к Сарне. Когда все столпились вокруг кровати, та уже мирно спала. — Она и раньше их открывала. Сестра сказала, это хороший знак. — Карам разгладил простыню и сквозь ткань почувствовал изгиб Сарниной руки. Он снова мог ласкать жену, не боясь упреков.
Оскару не верилось, что эта бледная женщина когда-то была кулинарной искусительницей. На прикроватной тумбочке в кувшинах с водой стояли цветы. Оскар воткнул туда же свои белые лилии. Они печально склонили головки и пролили оранжевые слезы пыльцы на его ладонь.
В тот вечер они сидели в гостиной на Эльм-роуд и ждали Раджана.
— Он сейчас очень раздражительный, — предупредила Оскара Пьяри. — Ему тяжело, он знает, что сегодня мы должны все сказать питхаджи. Думает, что ему придется хуже всего, потому что говорить будет именно он.
Было видно, что она волнуется. Ей не сиделось на месте, и даже ее брови танцевали от беспокойства, выписывая тревожные арабески. Они с Раджаном решили открыть Караму правду, но постоянно искали повод, чтобы отложить разговор. Оскар был не рад, что приехал в день их признания.
— Как мама? — спросил Раджан после того, как поздоровался с Оскаром.
— Ты с работы? — Карам внимательно осмотрел сына. С каких это пор управлять компанией можно в таком виде? На Раджане были джинсы, зеленая футболка и коричневая спортивная куртка. Ему давно следовало побриться и постричься. Выглядел он хорошо, хотя немного неухоженно и неопрятно.
Почувствовав отцовское неодобрение, Раджан не ответил на его вопрос.
— Как мама? Ей лучше?
— Она сегодня на секунду открыла глаза, — доложил Карам.
— Мне кажется, она не смогла удержаться, чтобы хоть мельком не взглянуть на Умид. — Раджан погладил ее щечку. — Как же она похожа на Найну!
— Пойдем, поможешь мне принести чай, — позвала Пьяри брата.
Оскар уселся на диван, поставил перед собой колыбель Умид и тихонько подтолкнул. Карам устроился в кресле Сарны и поглядел на часы в форме Африки. Много лет они напоминали ему, откуда он родом и как далеко забрался! Теперь они стали символом его любви. Их форма повторяла очертания того континента, где они с Сарной провели самую счастливую пору.
Раджан вернулся в гостиную с подносом в руках. Пьяри шла следом.
— С молоком и без сахара? — спросила она у Оскара и дала ему чашку. От этого вопроса он едва не разрыдался: некому больше тайно подслащивать его жизнь.
— Питхаджи, на кухне что-то протекло. — Пьяри села по другую сторону колыбели.
— Да? — Карам встал, чтобы сходить и проверить, в чем дело.
— Не беспокойся, ерунда. — Раджан жестом усадил его обратно. — Лужу мы вытерли. Потом посмотрим. — Он поглядел на часы, сунул руки в карманы и подошел к камину. — Отец, нам надо поговорить…
— Я знаю, — перебил Карам.
— Знаешь?
— Мне известно, что вы хотите сказать.
Раджан сглотнул, словно физически пытался проглотить слова отца.
— Про… Найну? — уточнила Пьяри.
— Она — дочь вашей матери, верно? — Карам провел пальцем по четкой стрелке на брюках. Странная и удивительная ирония судьбы: человек, который так любил историю и преследовал ее по всему миру, отрицал собственную хронику. Быть может, он искал драмы глобального масштаба в надежде, что с их помощью забудет о прошлом жены?
— И давно ты в курсе? — Пьяри обхватила чашку обеими руками.
— Еще с тех пор, когда жил с семьей в Кении. — Он бросил взгляд на тикающую медную карту. — Однажды я подслушал разговор между Биджи и вашей чачаджи Персини.
Их слова по сей день звучали в его ушах с докучливым упорством мелодии, которую невозможно выбросить из головы.
— Она самая настоящая чалаако. Хитрая бестия. Я сразу поняла, что у нее душа нечиста. Точно тебе говорю: когда всех вокруг подозреваешь, тебе и самой есть что скрывать! — ликовала Персини.
Биджи была сдержанней:
— Вот что происходит, когда посылаешь сына на поиски жены. На красоту клюнул, дурак! Зачем только я отпустила его одного! Семейка Сарны любого и на обезьяне женит. Такие болтуны, просто ужас! Они говорить умеют — своим горячим дыханием воздушный шар быстрее надуют, чем ты поджаришь пури! Слышала бы, что щебетала их мать. «Отец был старшим офицером округа, а дочери чисты, как монашки». Ох-хо, пошутила так пошутила! Они нас одурачили как пить дать. А Карам, бедняжка, — самый большой дурак. Он в этой лгунье души не чает.
— Ну ничего. Многие уже знают правду. Да почти все! Джагиндер в курсе — а уж ей рот не заткнешь, — сказала Персини.
Биджи сокрушенно покачала головой:
— Нельзя остановить то, что уже пришло в движение, хотя можно повлиять на сам путь. Люди, конечно, станут судачить, но с нами они говорить не осмелятся, пока мы не спросим. А мы не будем обсуждать этот позор ни с другими, ни между собой. Ясно? — Увидев, как Персини разочарована, Биджи добавила: — Надеюсь, ты еще ничего не сказала братьям Карама?
— Нет, конечно! — соврала та и сразу же замела следы: — Они ведь могли услышать от кого-нибудь другого.
— Вряд ли. Они скандалов не ищут, не то что ты. И вообще, они бы мне уже доложили. Молчи как рыба. Даже Сукхи не говори, понятно?
Персини надеялась на открытое противостояние с Сарной, чтобы раз и навсегда поставить чертовку на место. Ей не терпелось закатить скандал, а Биджи обрекла ее на пожизненное молчание. Персини не видела в этом смысла, но Биджи понимала, что делает.