…Через тридцать с лишним лет я вновь посетил Освенцим. Я шел по опустевшей, музейной, хорошо ухоженной территории, по прибранным и вычищенным баракам, прошагал от них до газовых печей, и мне мнились стоны четырех миллионов замученных здесь русских, поляков, чехов, евреев, стенания женщин, у которых от груди отрывали детей и волокли в газовые камеры, мольба людей, просивших в январе сорок пятого пустить их в лагерь, чтобы найти своих детей, мужей, матерей…
…В четвертом корпусе я услышал глухие рыдания в тишине. Это было в зале возле большого стеллажа, под которым лежали тонны волос — седых, черных, каштановых… Тех самых, которые перерабатывала на промышленное сырье немецкая фирма «Алекс цинк». У стеллажа стояла плачущая женщина.
— Что с вами? — спросил я.
Она посмотрела на меня, затем взяла за руку и сказала по-русски:
— Посмотрите, видите вон ту русую косу? — Из-под груды волос виднелась толстая русая, будто живая, девичья коса. Такие обычно носят школьницы девятых-десятых классов. — Это моей сестры Марыси, — простонала женщина и снова зарыдала. — Я эту косу из тысяч других узнала бы и никогда-никогда не забуду…
В первых числах февраля наши части подошли к городу Зонненбург и, быстро пройдя его, ушли дальше. Мне же с группой следователей пришлось задержаться. Случилось это вот как: при въезде в только что освобожденный нашими войсками городок нашу машину остановил командир взвода отдельной роты охраны штаба армии старший лейтенант И. П. Огуречников и доложил, что в центре города уцелело здание, в котором размещалось гестапо, и он взял это здание под охрану. Вместе мы направились в дом гестапо. Примерно через полчаса приехал следователь майор юстиции В. С. Шафир и, волнуясь, доложил:
— Генерал Боков просил вас немедленно прибыть в тюрьму… Там сотни расстрелянных…
Мы помчались в тюрьму. Стояла она на окраине города — добротное, даже нарядное здание, и если бы не проволочная изгородь на высоких стенах, наблюдательные вышки с прожекторами и решетки на окнах, можно было бы подумать, что это гостиница или заезжий двор.
Соскочив с машины, Шафир подбежал к воротам и закричал на солдат:
— Вы почему стоите здесь, вам же приказано быть во дворе?!
— Страшно там…
Мы вошли во двор. Вдоль бесконечно длинных кирпичных стен — сотни трупов: одни головой к стенке, другие — ногами… Повсюду — ручьи еще дымящейся крови…
Влахов с ужасом закричал:
— Шевелятся!
И я увидел торчащую из-под груды трупов белую руку с длинными пальцами. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, словно прося о помощи, а рядом — голая, лежащая на чьей-то разможженной голове нога. Она неистово дергалась, будто человек пытался вырваться из-под тяжести наваленных на нее мертвых тел… Мы бросились к тем, кто еще подавал признаки жизни. Но стоны неслись отовсюду. Сзади нас, у самой стены, вдруг встал, сначала на четвереньки, а затем во весь рост, одетый в одни кальсоны окровавленный человек, поднял руку, что-то крикнул на незнакомом языке и свалился на землю. Мы бросились к нему. Мужчина был мертв.
Сначала мы бегали от одного к другому, вытаскивая тех, кто стонал или подавал голос. Но нас было мало. Тогда я приказал В. С. Шафиру выйти на дорогу и остановить любое подразделение. Я понимал, что это может вызвать недовольство командующего: шли тяжелые бои, и каждый боец был на учете. Но как поступить иначе?
Остановленные саперы помогли растащить груды трупов. Однако немногие из раненых потом выжили.
Когда о задержке роты я сообщил генералу Н. Э. Берзарину, он спросил:
— А что бы сделал прокурор, если бы ему передали дело о таком самоуправстве, да еще в боевой обстановке?
— Если бы прокурором был я, я бы виновного строго наказал за превышение власти. Но если бы мне потом довелось встретиться с таким же Зонненбургом, я поступил бы точно так же.
Присутствующий при этом Ф. Е. Боков невесело улыбнулся, а командарм сказал:
— Вероятно, я тоже поступил бы так же…
Следствие о злодеяниях в зонненбургской тюрьме затянулось. У Государственной комиссии по расследованию фашистских злодеяний не хватало ни людей, ни времени, и я вынужден был поручить это дело следователю майору юстиции В. С. Шафиру. Он догнал нас уже где-то возле Одера, привез ящик с фотографиями и целый том следственных материалов. Помню, что всю ночь читал протоколы допросов, акты экспертиз и долго не мог прийти в себя. В тюрьме за одну ночь было уничтожено около 800 заключенных, среди них советские граждане, поляки, антифашисты — немцы, бельгийцы, французы, датчане, голландцы, австрийцы. Расстрелы производились в ночь на 31 января, когда советские войска приближались к Зонненбургу. Для проведения этой акции из Берлина прибыла группа гестаповцев. Днем 30 января в кабинете директора тюрьмы Т. Кнопса состоялось экстренное совещание, на котором присутствовали заместитель директора тюрьмы Г. Рунг, инспектор П. Клитцинг, часть гестаповцев, прибывших из Берлина. На совещании обсуждались детали акции.