— О, то было другое время, — поспешно ответил лейтенант, — тогда все было для нас: целые города, магазины, квартиры, женщины…
— Почему вы не стреляли, не пытались расправиться с нами? — задал я вопрос капитану.
— Я подал команду — не стрелять… — ответил тот. — Что было бы с нами, если бы мы вас прикончили? Ваши бы потом уничтожили нас.
— Но ведь война…
— А за что мне теперь воевать? За шлюху Гитлера и таких свиней, как Геринг, Гиммлер, Борман, Кейтель? Нет, с меня довольно. Хватит того, что они прокакали Германию… Мне бы только уцелеть, только бы выжить! Под Мюнхеном у нас с отцом мастерская по ремонту автомобилей, и мне этого вполне достаточно… Будь прокляты те, кто подбил нас на большее!
В те дни возникало немало неожиданных ситуаций и в прокурорской работе. Как-то привели худенького, с живыми черными глазами, обросшего рыжей густой щетиной красноармейца, а с ним двух девушек, угнанных в сорок первом фашистами с Украины и работавших у немецкого помещика.
— Задержан в поместье, — доложил патруль. — Неделя, как дезертировал из части. С ним — две лошади, военное имущество — хомуты — и вот эти барышни.
Я проверил документы бойца. Он оказался ездовым 1010-го полка 266-й стрелковой дивизии Фоменко Трофимом Филипповичем.
— В дезертирстве?
— Никак нет… Добро оберегаю…
— Какое добро?
— В пяти-шести километрах отсюда более двухсот коров не доены и не кормлены. Мы с Дуней и Машей их доим и немного кормим.
— Кто вам поручил это?
— Да никто. Произошло это случайно. Наш полк двигался ночью, я ехал с обозом и малость задремал. Очнулся — ни обоза, ни людей. Лошадь стояла перед большими воротами. Я сразу сообразил, что это немецкое поместье, и здорово перетрусил: вдруг там немцы… А у меня ни автомата, ни гранат — одна винтовка. Потом слышу — рев, да такой, аж за душу хватает! Сообразил — коровы. Значит, брошено поместье. А что делать корове без людей? Хоть подыхай, вот она и ревет… Зашел во двор — ни души. Я к сараям, открыл одну дверь, другую — коровы ко мне. Вымя у каждой почернело — молоко, значит, перегорело. Мне так жалко стало… Сначала выдаивал один, прямо на землю, а потом вот они подошли, землячки наши. Так я им и приказал: «Ни шагу дальше, оставаться при мне, спасать будем скотину…»
— И сколько дней вы спасали?
— Дней пяток, потом пошел искать комендатуру, а там говорят, что я дезертир злостный. Плохо, видать, дело обернулось..
— Да, неважно, — подтвердил я, — ведь это действительно похоже на дезертирство.
— Да что вы, товарищ прокурор! Я ведь колхозник. Разве можно такое, чтобы скотина дохла? Какое ж тут дезертирство?
Пожурив «дезертира», я направил его в часть. Но то, о чем он нам рассказал, заставило о многом задуматься. В полосе наступления нашей армии оказались сотни поместий и усадеб, брошенных немцами. Тысячи коров, свиней, овец, птиц, голодные, непоеные понуро бродили по полям и перелескам, улицам пустых сел — гитлеровцы угнали на запад бывших хозяев. Такие трофеи, как продукты, военное снаряжение, обмундирование, сразу же брались на учет специальными командами, созданными при тыловых частях армий, корпусов, дивизий. Но как поступать со скотом?
Как-то, проезжая по шоссе, мы обратили внимание на старшину, потрошившего на обочине коровью тушу.
— Что вы делаете? — спросил я.
— Да вот фрицевскую корову пристрелил.
— Зачем?
— Свежей печеночкой хочу угостить своего командира.
— А кто у тебя командир?
— Из полевой хлебопекарни я, старший лейтенант — командир.
— Почему же вы потрошите здесь, а не в части?
— Так мне ж только печеночка надобна…
В тот же день о «дезертире ездовом» и о встрече со старшиной я доложил Н. Э. Берзарину и Ф. Е. Бокову. Оба огорчились. Командарм сказал, что он и сам видел бродящий, уже начинающий дичать скот.
— Надо что-то предпринимать, — заявил он, — и добро жалко и скотину.
Берзарин пригласил начальника тыла генерал-майора Н. В. Серденко и предложил подумать, что можно сделать, чтобы спасти скот и сохранить добро.
Штаб тыла армии попытался привлечь к уходу за животными польских крестьян, объяснив им, что они заинтересованы в сохранении скота. Но страх перед немецкими помещиками, еще вчера безраздельно господствовавшими на их землях, удерживал поляков. Только некоторые откликнулись на просьбы и пошли в поместья. Работники тыла пытались упросить поработать и тех советских женщин, которых освобождали от неволи. Но они умоляли:
— Отпустите, пожалуйста, нас домой. Не в силах мы смотреть на их поганые поместья — попалим!