Я знал только прокурора 8-й гвардейской армии полковника юстиции В. В. Жмурова и прокурора 2-й гвардейской армии полковника юстиции А. М. Березовского. Но они, кивнув мне приветливо, продолжали оживленно беседовать, по-видимому со своими старыми друзьями.
Я тихонько протиснулся к свободному креслу, почувствовав себя не в своей тарелке в этой большой семье прокуроров. Вероятно заметив это, Яченин подозвал меня в стал задавать какие-то незначительные вопросы. В это время в дверях показался невысокий плотный генерал-лейтенант.
Все встали. Заместитель военного прокурора фронта генерал-майор юстиции Г. И. Аганджанян шагнул навстречу ему, четко доложил:
— Товарищ член Военного совета, военные прокуроры армий Первого Белорусского фронта собрались на служебное совещание.
Генерал-лейтенант мягко улыбнулся и жестом предложил офицерам сесть. Генерал Яченин о чем-то спросил у него, и тот утвердительно кивнул. Прокурор фронта громко объявил:
— Товарищи, слово предоставляю члену Военного совета Первого Белорусского фронта генерал-лейтенанту Константину Федоровичу Телегину.
Телегин говорил спокойно, размеренно, и, казалось, в его речи не было ни одного лишнего слова. Он обрисовал положение на фронте, рассказал, чем сейчас занято командование фронта, какие трудные задачи оно сейчас решает, а затем обратился к нам:
— В вашей работе наступает весьма ответственный период. Наша цель — Берлин, полное сокрушение врага. Военными советами, политотделами и вами уже проделана немалая работа, и нам удалось избежать нежелательных явлений, которые можно было ожидать… Десятки тысяч семей наших солдат и офицеров фашисты подвергли нечеловеческим издевательствам и уничтожению. Гнев и острота мести у советских бойцов беспредельны. Всю войну мы внушали воинам: «Уничтожь немца…» Мы даже не разделяли, какого немца — всякого, кто пришел на нашу землю. Сейчас мы стоим на немецкой земле, не сегодня-завтра войдем в Берлин, в логово фашистского зверя. Что же, и дальше будем требовать то же самое?
Особо Константин Федорович остановился на требованиях Центрального Комитета партии широко разъяснять всему составу Красной Армии, что долг каждого бойца, офицера, генерала — уничтожить начисто немецко-фашистскую военную машину и руководящую политическую банду Гитлера, что, если враг не складывает оружия и сопротивляется, его надо уничтожить. Но этого нельзя делать в отношении тех, кто сложил оружие, а тем более мирного населения: женщин, детей, стариков. Мы пришли на немецкую землю затем, чтобы разгромить и уничтожить фашизм и освободить германский народ и всю Европу от этой страшной чумы.
— Мы пришли, — продолжал Телегин, — не для того, чтобы ненависть к фашизму выместить на немецком народе. Мы не должны оставить безнаказанным ни одного нацистского бандита за его конкретные черные дела, где бы он их ни творил — в Белоруссии ли, на Украине или в Польше… Но это должны сделать вы — военные юристы, опираясь на советское и международное право. Это соответствует духу и природе нашего социалистического гуманизма, этого требует наша партия.
Я старательно записывал выступление К. Ф. Телегина, чтобы воспользоваться им на своем армейском совещании прокурорских работников. Несколько раз подчеркнул в блокноте его заявление о будущей демократической Германии, о том, что ее будут создавать сами немцы, а наша задача, в том числе и военных юристов, — помочь подняться к творчеству всем оставшимся здоровым силам немецкой нации…
Затем Яченин зачитал директивы Главной военной прокуратуры. В них определялось, кого считать военным преступником, как решать вопрос о руководстве фашистской партии, кого относить к категории «руководителей» и каков порядок рассмотрения их дел. Директивы исключали ответственность рядового состава фашистской партии, низовых руководителей — блокляйтеров и целлеляйтеров. Ответственность этих членов НСДАП, если, конечно, они не совершали конкретных преступлений против советского и других народов, должны определить сами немцы.
Всю обратную дорогу я думал о выступлениях Телегина и Яченина. Нужно было созывать прокуроров дивизий и корпусов и говорить им о том, о чем говорилось на совещании, и не просто говорить, а убеждать, требовать… А как убедишь других, когда колеблешься сам, когда самому не сдержать гневного порыва сердца, требующего мести?