…Раздумья унесли меня в Ленинград. Тогда уже окончательно стала известна судьба моего отца. Уходя на фронт, я на секунду забежал к нему и только успел сказать:
— Папа, я напишу…
Отцу шел семидесятый, но он был бодр и крепок. Смущенно, сдерживая слезы, он обнял меня и прошептал:
— Что ж, такая доля мужчин… Не забывай, пиши отцу…
Я слал ему письма, но ни одного ответа не получил. И не его была в этом вина — я то вырывался, то опять попадал в окружение. А потом, когда стало возможным, я забросал запросами и военкомат, и Петроградский райком партии (на его территории была квартира отца). И только перед самым совещанием получил ответ: «Ваш отец Котляр Михаил Григорьевич, 71 год, погиб в январе 1942 года в Ленинграде и похоронен в братской могиле на Пискаревском кладбище». После войны я разыскал соседей по квартире. В январе во время бомбежки взрывной волной у него вырвало продовольственные карточки, и он умер с голоду. «Мы ничем не могли ему помочь, — пояснил сосед, — умирали сами…»
Поздно вечером я вернулся в Гросс Камин. Хотелось тихонько, незамеченным улечься в постель и додумать все до конца. Но меня ждали работники прокуратуры. Каждому хотелось узнать, что нового было сказано на совещании. Посыпались вопросы. Я сослался на трудную дорогу и, отказавшись от ужина, ушел спать.
Странно… Война клонилась к завершению. Я не знал, когда начнется последнее наступление, но, как и все, знал, что оно не за горами. Понимал я, что оно будет действительно последним, что гитлеровский рейх будет безусловно повержен в прах. Слова К. Ф. Телегина о новой Германии подкрепляли это. И все же не мог унять какого-то смутного волнения. Оно шло из глубины сердца и тревожило меня всю ночь…
Утром я встретился с Ф. Е. Боковым. Он внимательно выслушал сообщение о совещании, а затем неожиданно спросил:
— Сами-то вы подготовлены ко всему этому?
Ничего не скрывая, я поделился с ним вчерашними и ночными своими раздумьями.
— Это хорошо, что вы все так воспринимаете… Даже очень хорошо — не чурбаны же мы… Конечно, надо уметь управлять собой. И вам придется пройти через преодоление самого себя. Надо, чтобы подчиненные верили в вашу убежденность. Во всяком случае, это лучше, чем бездумное «Есть, будет выполнено!».
С Боковым договорились по образцу фронтового совещания созвать армейское.
…Март подходил к концу. Кюстринский плацдарм расширился до сорока — сорока пяти километров по фронту и до четырех — десяти километров в глубину. Советские войска заняли Кюстрин. Фашисты отчаянно сопротивлялись, не желая упускать из рук «ключ к Берлину» — так они называли этот город-крепость.
Настроение бойцов и командиров было приподнятое. Все они понимали: не просто близок конец войны, а близка Победа, сокрушительное поражение фашистской Германии.
Как-то Ф. Е. Боков рассказал, что в 248-й стрелковой дивизии генерала Н. З. Галая хозяйственники умудрились на плацдарме, где не было спокойной минуты и который все называли огненным, создать своеобразный дом отдыха.
— Да-да, — смеялся генерал Боков, — настоящий дом отдыха; можно сказать, однодневный санаторий. Бойца забирают прямо из окопа, отводят в довольно укромное местечко, укрытое от огня противника, подвергают медосмотру, моют в бане, дают чистую постель, настоящую — с матрацем, подушками, простынями и даже пододеяльником. Кормят его из тарелки, с ножом и вилкой, а потом через сутки его сменяет напарник или товарищ… Если бы я не видел все это своими глазами, я не поверил бы. Но я побывал в этом «санатории». Это просто здорово! Я попросил начальника политотдела армии генерала Кощеева рассказать об этом всем командирам и политработникам частей.
В одну из ночей вместе с Е. Е. Кощеевым я побывал в этом «санатории». Начальник политотдела вручил только что принятым в партию красноармейцам и командирам партийные билеты. Я видел, с какой нескрываемой радостью брали они в руки маленькие красные книжечки, как блестели их глаза.
Один боец, получив партийный билет, обратился к генералу:
— Можно мне сказать?
— Конечно, — ответил Е. Е. Кощеев.
— Моя фамилия Еремчук, сапер я. Отец и брат погибли в сорок втором в Сталинграде… Остались я, мать и малолетняя сестренка… Когда мать узнает, что я стал коммунистом, — заплачет от радости: отец же был партийный. В бою я не подведу, а коль живым до конца войны дойду, никогда партию не запятнаю…
52 партбилета вручил в этот вечер генерал Е. Е. Кощеев.
Вскоре 52 их владельца пойдут в бой, но пойдут уже коммунистами. Каждый из них понимал: бывает на поле брани всякое — и смерть, и ранение, и захват раненого в плен. Партбилет тогда для них — дорога в ад, гибель… Коммунист первый поднимался в атаку, шел на самые трудные, порой наверняка грозящие смертью, задания. Какая же сила влечет его под знамя партии? Великая вера в нее, в ее коммунистические идеалы, в ее организующую силу в борьбе со смертельно опасным врагом, тревога за свою социалистическую Родину…