— Обо всем этом я доложил маршалу Жукову, а он — правительству. Надеюсь, ответ не задержится, а пока, генерал, продолжайте кормить берлинцев чем можете…
В тот же день я проезжал по улицам разрушенного Берлина. На перекрестках дымили походные кухни. Километровые очереди детей, женщин, стариков выстроились на заваленных щебнем и кирпичом панелях, подставляя под черпаки поваров, которые раздавали кашу, кастрюли, тарелки, чашки, салатницы и даже хрустальные вазы.
Не помню, по какому случаю и как, но в мои руки попала копия акта Чрезвычайной Государственной комиссии по расследованию злодеяний фашистских войск в Керчи. Там тоже речь шла о каше… К тому времени мы все уже многое знали о замыслах гитлеровцев по истреблению советских граждан на захваченных территориях, в том числе и об истреблении умышленно организованным голодом.
Под Сталинградом, в районе Калача, в наши руки попал приказ командующего 6-й фашистской армией генерал-фельдмаршала Рейхенау «О поведении войск на Востоке». В тексте указывалось, что он одобрен фюрером. Приказ строго предостерегал офицеров всех рангов от гуманного отношения к советскому населению. От них требовалось беспощадно относиться к гражданским лицам и военнопленным и при малейшем проступке уничтожать их. В частности, в приказе говорилось: «Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью». Об этом же говорилось и в акте Чрезвычайной комиссии по Керчи.
Захватив в ноябре 1941 года Керчь, фашистское командование чуть ли не на второй день издало приказ: «Жителям Керчи предлагается сдать немецкому командованию все продовольствие, имеющееся в каждой семье. За обнаруженное продовольствие владелец подлежит расстрелу».
Керчь — маленький городок. В нем проживали преимущественно семьи рабочих, рыбаков, служащих. Почти никто из них не занимался сельским хозяйством и не имел продовольственных запасов. Немцы начали обыски, и те, у кого обнаруживался хотя бы килограмм крупы или картошки, были расстреляны.
Начался повальный голод.
В Аджимушкае проживала работница обогатительного комбината Мария Бондаренко с тремя детьми. Голод заставил ее обратиться в одну из немецких войсковых кухонь с просьбой дать чего-нибудь поесть. Поиздевавшись над женщиной, повара дали ей котелок каши.
Утром вся семья была обнаружена мертвой. Каша оказалась отравленной…
На Нюрнбергском процессе советский обвинитель Л. Н. Смирнов предъявил доказательства отравления в Керчи 245 голодных школьников. Согласно приказу немецкого коменданта все школьники обязаны были явиться в школу в указанный срок. Явившихся с учебниками 245 детей отправили за город в заводскую школу якобы на прогулку. Там озябшим и проголодавшимся детям предложили горячий кофе с пирожками, отравленными ядом. Детям, которым не хватило кофе, немецкий фельдшер в «амбулатории» смазал губы сильно действующим ядом. Через несколько минут все дети были мертвы…
…Мы подъехали к одной из полевых кухонь, у которой усердно работал черпаком усач повар. В прошлом я был журналистом, и повар меня заинтересовал. Неужели у него нет никакой ненависти к немцам? Неужели он не знал, как их войска поступали с нашим населением, какую проявляли «заботу», когда захватывали наши города и села? Может, забыл? Иначе откуда у него столько доброжелательности и беспокойства? Я дождался, когда кончилась каша. Усач оказался из 832-го артполка 266-й стрелковой дивизии. Пригласил его в «виллис».
— Что-нибудь не так, товарищ полковник? — встревоженно спросил он.
— Нет, все хорошо… Как вас зовут?
— Звягинцев я, Иван Антонович…
— Скажите, Иван Антонович, только честно, вы что же, простили немцам все, что они причинили нам?
— Простил? Как такое можно подумать, товарищ полковник? Вы верите — кладу в их поганую немецкую посудину русскую кашу, а у самого душа кипит… Думаю, не твой ли выродок истребил мою семью… может, не сын, так брат, а не брат, так другой сродственник. Не твои ли это измывались над нами? И так хочется поварешкой по башке трахнуть — сил нет! Только нельзя — не по праву это будет. Я нее доподлинно не знаю, кто и в чем из них виноват. Вот вижу у вас на погонах щит да мечи, значит, законами ведаете. Вы и разбирайтесь. А что, если каждый из нас начнет мщение чинить? Что же тогда будет? Мы же Красная Армия, советские мы… Не мог я обесславить дурным делом советскую землю. Столько принял горя за нее, и вдруг — обесславить…