— Большинство из них, — пояснил полковник, — находятся в бедственном положении и влачат жалкое существование. Чтобы убедиться в этом, далеко ходить не надо, давайте побываем с вами в мюнхенском лагере…
27 апреля полковник и его секретарь-переводчица, два американских офицера-инспектора по лагерям перемещенных лиц, корреспондент ТАСС В. Н. Будахин и я отправились в лагерь. В Мюнхене каждый знал его. Жители называли его эсэсовскими казармами, потому что недавно там размещались части СС. Уполномоченный нас предупредил, чтобы мы не проявляли излишнего любопытства, не вздумали агитировать лагерников, не заходили одни в помещения казармы.
— В этом лагере до черта предателей, — пояснил он, — тут и бывшие полицаи, и старосты, и бургомистры. К сожалению, они верховодят делами и держат весь лагерь в страхе.
Узнав, что в числе приехавших — представитель советской юстиции, комендант лагеря, встретивший нас, проводил всех к себе в кабинет и попросил подождать пока подъедет господин Дикен, подполковник, главный инспектор по лагерям перемещенных лиц американской военной администрации.
Где бы ни появлялась свита из начальства, душевного разговора с людьми не жди. Нас собралось девять человек во главе с комендантом, за нами следовало, видимо для обеспечения нашей безопасности, одиннадцать американских солдат. В военной форме был только я. В коридорах нас встречали старшины казарм. Они рапортовали, щелкали каблуками, лихо и громко подавали команды.
— Разве это воинская часть? — поинтересовался я.
Подполковник Дикен ответил:
— Для порядка и это неплохо…
К нам подошел мужчина лет сорока, аккуратно одетый, и, обращаясь к коменданту лагеря, по-русски спросил:
— Можно ли мне переговорить с советским полковником?
Переводчик перевел его слова на английский язык, и Дикен утвердительно кивнул.
Уполномоченный опередил меня:
— Мы потом, гражданин, вызовем вас. Как ваша фамилия?
Мужчина помолчал, затем бойко ответил:
— Маклаков Николай Андреевич.
На втором этаже нас встретили криками и свистом, хотя в коридоре никого не было. Комендант подал команду, и все стихло. Я попросил разрешения зайти в комнату. В ней было человек пятнадцать, многие в калошах вместо сапог, небритые, непричесанные. Хотя окна были раскрыты, в помещении стоял густой запах скверного табака и нечистого белья. Мебели никакой, кроме тринадцати коек. В центре комнаты небольшой стол, на нем металлические кружки.
Комендант спросил:
— Будут ли к нам вопросы или жалобы?
Все молчали.
На третьем этаже навстречу нам выбежали дети, в дверях комнат стояли женщины, суровые, насупленные, молчаливые. Дети плохо одеты, с бледными лицами, со скучающими глазами. Как мы узнали, им только два раза в день разрешают выходить во двор казармы не более, чем на сорок минут. В большинстве здесь были латышки, эстонки, литовки, не имеющие мужей.
За весь обход нам так никто и не задал ни одного вопроса. Вернувшись в кабинет коменданта лагеря, я напомнил, что следует вызвать Маклакова. Дикен приказал послать за ним. Минут через пять посыльный вернулся и сообщил:
— Его не могут найти…
— Разыскать! — приказал комендант работнику лагеря.
Прошло минут пятнадцать. Вернувшийся служащий доложил:
— Какое-то недоразумение: в списках лагеря Маклаков Николай Андреевич не значится. Возможно, господин полковник неправильно записал фамилию этого человека?
По дороге уполномоченный сказал:
— Я не думаю, что Маклаков хотел с вами поговорить… Это скорее всего подставное лицо, нужное для того, чтобы учинить какую-нибудь провокацию.
И я, и Будахин подружились с маленьким приветливым коллективом уполномоченного по репатриации. От полковника мы узнали подлинную правду о лагерях перемещенных. Английские и американские уполномоченные установили жесткий режим для советских граждан, находящихся в лагерях, превратили их в рынки торговли рабами.
Сюда приезжали вербовщики из Латинской Америки, Африки и других стран. В лагерях военные власти организовывали специальные комитеты, в которые входили уголовники-предатели, немецкие прислужники. До недавнего времени в «эсэсовском лагере» верховодил бывший гестаповец Подольский, разыскиваемый советским следствием. Комитеты держали лагерников в страхе, запугивали их, говорили, что в России их всех ожидают тюрьма, расстрел или в лучшем случае Сибирь. Выпускались и газеты, полные клеветы на советские органы следствия. Были случаи, когда убивали (душили подушками в постели) тех, кто все же требовал отправки на родину. В лагерях энергично работали американская и английская разведки, вербуя агентуру для подрывной деятельности и шпионажа на территории СССР. Позже, когда я вернулся в советскую зону и приступил к своим прокурорским обязанностям, многие из таких завербованных приходили с повинной.