Его жертва освятит неприступный храм. Простой и массивный, как пирамида, только под землей, он просуществует века. Переживет все эпохи, еще предстоящие человечеству, и когда все памятники на земле рассыплются в прах, к. нему будут приходить толпы туристов.
На свежевскопанной земле выделялось странное пятно, ясно указывавшее на величину скрытого под ней объекта тому, кто захочет искать там. Или предостерегавшее тех, кто найдет.
Камни, без малейшей щели закрывавшие вход в эту постройку, были размером каждый чуть меньше комнаты. Никто не тратит силы на раскопки под такими глыбами. Храм так и останется закрытым — или будет разрушен. Если же кто-то все-таки сдвинет один из камней, то своей жертвой искупит это неуместное трудолюбие.
А может, никто и знать не будет, что это храм. И даже те, кто заподозрит взаимосвязь между ним и храмом, никогда не будут ни в чем уверены.
В склепе
Он пробирался из одной темноты в другую. Стены были шершавые, стоит прислониться — порвешь и одежду, и кожу. Осторожно ощупал помещение. Каждая стена под прямым углом переходила в следующую. Сплошные полки, нигде или лишь где-то далеко переходившие одна в другую. Из чего сделана стена и какой она толщины, узнать никак нельзя было. Он ни на что не натыкался, никуда не проваливался. Тем острее было ожидание шока.
Будь это одно большое помещение, он не стал бы исследовать его. Множество маленьких вызывали недоумение. Одни непроницаемые стены, направлявшие, гасившие и копившие любые потоки воздуха. Что бы ни находилось за ними, оно было бесконечно далеко.
В каком-то невидимом углу он попытался вызвать какое-нибудь видение, чтобы заполнить им окружающее пространство. Закрыл, крепко зажмурил глаза и увидел небольшой пурпурно-красный образ. Расплывшаяся восьмерка, слегка перекрученная лента, не имевшая тени. Она не приближалась, но ее края будто резали глаза. Оба глаза — значит, лент тоже было две.
Отвернуться он не мог. Когда образ погас, он был уверен, что еще и ослеп.
Он не кричал и не двигался, это было бесполезно. Ничего не видел, хотя сейчас, вероятно, уже мог бы что-то увидеть и отреагировать. В комнате был кто-то еще, и сделай он хоть шаг, то наверняка наткнется на него. Где-то рядом темнота раскрывалась. Он заблудился и сам стал тьмой.
С величайшей осторожностью он начал вытягивать руку, чтобы не напугать того, другого. Опустился на колени, чтобы стать меньше ростом, и нащупал какую-то ткань. Найдя под ней руку, подложил свою под нее и замер.
Казалось, он где-то очень далеко от своей руки. Его ожидания воплотились в чье-то тело, не принимавшее его руку, но и не отвергавшее ее. Двигалось оно, только когда двигалась его рука.
Он обхватил тело. Его защищали груди, сами такие беззащитные. Подхватив под мышки, он поставил ее на цыпочки. Она чуть не упала прямо на него.
Снова опустив ее на пол, он растянулся рядом с ней. Попытался приблизить лицо к ее лицу. Взял ее голову в руки, и голова приподнялась.
Хотел передать ей свою силу, но не знал, как она отреагирует. Ему было достаточно быть рядом, вдыхать ее запах и слышать дыхание. Ощутил влагу у себя на лбу и свой ответный пот.
Подумал: «Ну, давай», и она тут же придвинулась. Что-то теплое коснулось его щеки, упругое и плотное.
Он усадил ее, прислонив спиной к стене, согнул ей ноги в коленях, как будто она только что съехала на пол. После первых же поцелуев стало легко. Голову на плечо, одну руку между ног, другая гладит ягодицы. Части тела, твердые, но достаточно эластичные, чтобы никогда не страдать от вывихов.
Он был везде, где угадывал ее тело. Но не держал ее. Не следовал, как тень, то исчезая, то вновь возвращаясь. Прижимался, не прилагая для этого усилий. Не любя, но и не ненавидя, он делал с ней все возможное. Когда гладил, то, вероятно, поранил ее пару раз. Она могла умереть в любой момент.
Он растопырил пальцы — так они были чувствительнее. Как только они коснулись кожи, он сжал другую руку в кулак и ударил где-то рядом. Сразу не понял даже, какая это часть тела. Может, попал, а может, и нет.
Она была в крови. То ли он действительно ранил ее, то ли она сама где-то порезалась. Она не дышала, но это еще не значит, что умерла. Он лишь судорожно сглотнул воздух.
Горло у него пересохло, желудок скрутило. Теперь он больше никогда не сможет ничего есть. Жажду нельзя было утолить. Желудок не примет никакой жидкости.
Пытаясь сглотнуть слюну, он перестал дышать и чуть не подавился.