— Прости, друг.
И продолжал рассказ о событиях последних недель.
Через полтора часа узкоглазый со злостью сплюнул.
— Шакал! Он ничего не знает о грузе. Там побывал кто-то раньше него. То, что мы нашли в рюкзаке — жалкие остатки. Хозяин будет очень недоволен.
— Мы сделали все, что могли, — сказал поджарый. — Не наша вина. Слишком большой срок.
Узкоглазый раздумывал минуту, потом направился к палатке, спрятанной среди деревьев. Достал из нее металлический черный чемоданчик, треногу и небольшую параболическую антенну. Сориентировав параболу на невидимый спутник, он включил передатчик. Поджарый почтительно отошел в сторону.
— Что? — спросил поджарый, когда разговор с Хозяином был закончен.
— Он в бешенстве, — ответил узкоглазый. — Требует, чтобы мы отправили неверного на тот свет смертью, какой он достоин. Буди его.
Мещеряков, вынырнув из полуяви-полусна, обнаружил, что его волокут за ноги по лесу. Он попытался вспомнить последние часы своего существования, но не смог — память натыкалась на темное глухое пятно.
Они притащили адъютанта на небольшую полянку и бросили рядом с муравейником, похожим на миниатюрный вулканчик.
— Раздень, — приказал узкоглазый.
С него содрали одежду, и Мещеряков, окончательно пришедший в себя, решил, что его собираются насиловать.
«Пусть, — подумал он. — Черт с ними. Пусть делают что хотят. В конце концов, не смертельно. Стану „петухом“, да зато живым, а не во щах».
Его перевернули на живот. Поджарый вырубил несколько толстых рогатин и заострил их. Мещерякова распяли и стали забивать раздвоенные концы по обеим сторонам лодыжек, запястий рук и шеи. Адъютант задергался.
— Н-не надо! Я сам!
Его никто не слушал, и Мещеряков понял, что «голубого» из него делать не будут. Готовилось что-то непонятное и ужасное. Он завыл и рванулся изо всех сил, но рогатины держали крепко.
— Мужики! — простонал он, прекратив бесполезные попытки. — Что вы делаете? Звери вы, что ли?
— Мы такие, как и ты, — сказал узкоглазый. — Начинаем.
Он вытащил из палатки длинную, раструбом на одном конце трубку и подошел к муравейнику. Зачерпнул несколько раз широким концом рыжую массу и встряхнул. Муравьи живым потоком посыпались из сужающегося конца трубки. Узкоглазый довольно улыбнулся и снова подошел к адъютанту.
— Говори.
— Ш-што? — прошептал Мещеряков.
— Что хочешь. Последнее слово.
Адъютант хотел что-то произнести, но сумел только беззвучно открыть рот.
Узкоглазый вставил узкий конец трубки между ягодиц распластанного человека и надавил. Трубка погрузилась в тело адъютанта, и тот дико закричал.
— Не ори, — равнодушно сказал узкоглазый. — Пока еще не больно.
Он приподнял раструб и стал горстями сыпать туда муравьев.
Мещеряков умер к вечеру. Разнесся последний раз над тайгой протяжный нечеловеческий вой, напряглись в тщетной попытке обрести свободу изодранные рогатинами до костей конечности, и тело обмякло. Узкоглазый отпустил трубку, и из нее хлынула на зеленую траву широкая струя алой крови вперемешку с трупиками рыжих убийц.
— Сильно кусаются, — сказал узкоглазый, отряхивая ладони. — Больно ему, наверное, было.
Они собрали разбросанные вещи, деньги, капсулы и, не взглянув более на распластанное тело, ушли к побережью.
Глава 26
ЯДЕРНАЯ ГИЛЬЗА
— Вентиляторы.
— Что?
— Вентиляторы, — повторил Зобов. — Работают хорошо. Аккумуляторы отдохнули. Можно закрывать крышку.
— При чем тут крышка? — закричал капитан, посмотрев на него широко раскрытыми глазами. — Он мертв! Вы что, не видите?
— Не ори, — тихо сказал Зобов. — Все вижу. Мертвее не бывает. Отчего только?
Ефрейтор наклонился над трупом сержанта.
— Лопастями порубило, — закончив осмотр, сделал он вывод. — На нем живого места нет.
— Я и говорю — аккумуляторы отдохнули, кивнул Зобов. — Вопрос в том, как он попал в вентшахту. Сами меня убеждали, что туда не пролезть — мало отверстие.
— Маленькое, — подтвердил Ефимов. — Но голова пройдет. А если пролезет голова, протиснется и все остальное.
Зобов махнул рукой.
— Понаслушался сказок. Ерунда все это. На меня посмотри, — он похлопал себя по животу. — Две моих башки пройдут, а все остальное застрянет.
— Так это вы, товарищ генерал, — сказал Галиуллин, — а сержант худощавый был. Он — запросто.