— Ты ешь, ешь, не спеши, я сама чего-нибудь расскажу, чтобы не скучно было, а то хожу, хожу всё, а ничего друг о друге не знаем.
От таких добрых слов Шурик поперхнулся, закашлялся. И Любаша хлопнула его по спине:
— Ну бывает, бывает… Как? Полегчало?
А случилось вот что: Любаша вдруг прозрела — безобидный мужичонка с квартирой в центре города. Хорошая квартира, двухкомнатная. Правда, в спальню она не заглядывала, но, судя по столовой и кухне, там тоже можно навести порядок. Квартира Любаше нужна была позарез. В отчем доме друг у друга на головах сидели. Престижное замужество ну никак не получалось. Что взять с ресторанных посетителей кроме чаевых? Правда, на собственное жильё в спальном районе она уже насобирала. Но жалко отдавать накопленное лишь за крышу над головой. А что мужичок — убогий, это даже неплохо. Будет знать свой шесток.
Любаша ещё раз заглянула в Шуричкины глаза и запросила за ужин сущие копейки. Он улыбнулся и вложил в оттопыренный кармашек ещё пару бумажек. А бутерброд с чёрной икрой она оставила в холодильнике. На завтрак.
События развивались всё быстрее. Любаша становилась всё ласковее. Шурикин пульс к моменту её прихода достигал сотни ударов в минуту. Он верил и не верил в благосклонность красавицы.
Но в один, сначала ужасный, а позже прекрасный, вечер пробило семь, пропикало восемь, а Любаша не появлялась. Шурик был один в квартире, в городе, в мире… Несколько дней назад он, может быть, вздохнул бы облегченно, разбил пару яиц над сковородкой, скворчащей салом, и улёгся на тахте, предвкушая чтение захватывающе-разгромной критической статьи на кого-нибудь из здравствующих классиков, поскольку ругать стало модным.
Но нынче о яичнице и речи быть не могло — от обиды на судьбу у Шурика пропал аппетит. Пойти в ресторан самому? Ей ведь, наверное, просто некогда. Ну уж нет, неохота заискивать. Он разделся и лёг в постель, усилием воли заставляя себя погрузиться в чтение. И неожиданно быстро успокоился. А около одиннадцати дзынькнул звонок. Вдёрнув ноги в шлёпанцы, он, как был, лишь в трусах, пошёл к двери. Уверенный, что это — соседка, которой соль или сахар понадобились. А увидел Любашу.
— Шуричек, извини, пожалуйста, не могла раньше.
— Ох, пардон, я в неглиже, — от растерянности он заговорил по-иностранному. — Сейчас оденусь, сорри.
— В сортире оденешься? Да натягивай уж тут. Не стесняйся. Что я мужчин не видела? — И тут же добавила, боясь, что поймёт Шурик так, как есть, а не так, как ей хотелось бы: — И отец, и братан… Насмотрелась.
Но Шурик пятился к ванной, прикрывая рубахой тщедушные телеса.
Оделся, заглянул в зеркало. Физиономия, вместо привычно серой, была в красных пятнах. «Только не волноваться!», — приказал он себе, ополаскивая лицо холодной водой. Ну вот и порядок!
Любаша раскладывала еду на тарелочки, щебетала о подружках, жаловалась на тяжелую работу: «Ноги гудят…». И, сняв туфельку, дотянулась ступней до тахты, погладила ногу, помассировала.
— Ох! Не знаю, как и до дома доберусь…
У Шурика хватило ума, затаив дыхание, принять правила игры:
— Ходите, я вызову такси? Или лучше оставайтесь у меня. Места хватит. Не волнуйтесь, вы здесь в полной безопасности.
Любашины губки чуть изогнулась — то ли улыбнулась, то ли скривилась скептически. Шурик подумал, что, наверное, «опасность» её устроила бы больше, и опять кровь бросилась в лицо.
Любаша зевнула:
— И впрямь остаться, что ли? Уж не первый день знакомы…
Шурик похвалил себя за то, что в прачечную не поленился вчера зайти, и достал из шифоньера бельё, ещё попахивающее «морозной свежестью».
— Давай, я сама, мне сподручнее.
— Ну, устраивайтесь, располагайтесь, а я пойду туда, — он кивнул в сторону второй комнаты.
Любаша была занята постелью и не ответила.
Утром он проснулся оттого, что не хватало воздуха. Нос был забит чем-то пахнущим кухней. А рука?.. Он приходил в себя. Рука лежала на упругой и чуть влажной женской груди. Всё встало на свои места. Любаша же!.. Но возник вопрос — как быть дальше? Про запросы ресторанных девочек он был наслышан. Придется залезать в долги. Шурик осторожно отодвинулся, посмотрел на спящую — хороша, и пошел умываться, кипятить чай. Любашу пришлось будить.
— Извини… — тут Шурик, не привыкший произносить нежные слова, запнулся. — Извини, дорогая моя, но мне на работу пора.