— Любаша, посмотри, это же я, Александр Тилепин! — Его голос чуть ли не на дискант сорвался от восторга.
— Ну и что? — спросила она, снимая с лица дневной грим, и дернула плечиком, перерезанным бретелькой. — Кому это бумагомарание нужно? И вообще, не выпендривайся!
Однако Любашу задело то, что Шурик в очередной раз постарался выказать свое интеллектуальное превосходство. И оставаться словно бы неполноценной она не захотела. О, кое в чём и глупенькая официантка разбиралась!
— Принеси мне кокильницу! — вскоре велела Любаша, разделывая рыбу, и через минуту окатила его ушатом помоев: — Господи, нельзя ведь быть таким тупицей! Сколько раз втолковывала, что кокильница — это раковина на подставке! А то, что ты притащил — кокотница. Не можешь отличить кастрюльку от блюдечка?
Журчащее «Шуричек» сменилось на «Шу-рик», почему-то похожее на «ханурик». И, что самое печальное, ближе к ночи Любаша стала жаловаться на недомогание. Так, ничего серьезного, устала, наверное, но лучше б её не трогать. Кончился медовый месяц.
Совсем протрезвел Шурик, когда зашел за женой в субботу — минералку домой забрать. А она буфетчицу заболевшую подменяла — в приресторанном киоске.
Шурик сытым падишахом сидел за Любашиной спиной и смотрел, как споро та отвешивала продукты. Но вдруг что-то насторожило его. «Нечаянно она…», — подумал Шурик. «Случайно?..», — спросил себя чуть позже. «Ну. нет!», — ответил себе же в следующий раз. Вот… Теперь сосиски отпускает… Килограмм, переваливаясь с чаши весов в пакет, потерял одну «по дороге». А за стеклом витрины бабулька в пестром платочке не увидела утраты.
— Вот так да! — пробормотал Шурик и воскликнул: — Ой, Любаша, у тебя сосиска упала!
— Где? Ах эта!.. — Любаша сунула её в пакет и через плечо бросила супругу: — А ты что тут делаешь? Нельзя посторонним за прилавком находиться. Сейчас выговор влепят. Марш домой!
Как раз тут на Шурика и нашло просветление — осознал, что кормила она его первые два месяца объедками. Ну, не заболел и ладно, дело прошлое. Только как жить дальше?
Первое, что взбрело на ум — развестись. Однако загвоздочка получалась. Любаша уже и прописаться у него успела. А судиться с нею и выгнать пытаться — это только для очень здоровых физически и непробиваемых морально. Можно, правда, плюнуть на свои нравственные принципы. Кормят, прибирают, даже иногда в постельку к теплому бочку допускают. Чем не жизнь? Шурику бы подошла. Но Александру Тилепину?!.. Здесь ведь как? Коготок увяз — и птичке конец. Он уже чувствовал, что начинает сдавать позиции. Скоро кабинет станет спальней. Журналы, сколько поместятся, перекочуют на антресоли. Остальные — в мусорку. Он уже вчера не нашел одного, и подозрение закралось в душу: коли не удалось Любаше враз избавиться от «хлама», она по штучке выкидывает мужниных любимцев, а потом невинно хлопает ресницами: «Не знаю, не знаю, ищи получше». И отвернувшись, ухмыляется, наверное…
Шурик ощущал, как терялся смысл существования. Его дом рушился, Любашин — возводился.
Она тоже размышляла день и ночь. Вот ведь какой настырный попался. На вид — лапша лапшой, а упрямства на пятерых хватит. Далась ему эта макулатура! Умника из себя строит, ли-те-ра-ту-ро-вед! Обездолил её на целую комнату. Выход был найден Любашей в виде тетрадного листочка приколотого к столбу заржавленной кнопкой: «Детсаду требуется на постоянную работу дворник-охранник. Служебное помещение для жилья предоставляется…» Открывалась масса возможностей. Если и не удастся совсем Шурика туда выпихнуть, то хоть большую часть недели он будет ночевать в детсаду. А то оба Любашиных давних поклонника — она не выносила слова «клиенты» в данном контексте! — извелись, соскучились. И можно теперь не к ним наведываться — она терпеть не могла чужих грязноватых ванн! — а их к себе приглашать.
Вечером Любаша начала ласковую атаку.
— Шуричек, ты не хотел бы по совместительству дворником устроиться?
— Зачем? — опешил он.
— Тебе бы на курорт следующим летом съездить… здоровье поправить. Серый вон какой. А туда деньги нужны.
— Может быть… А где?..
И когда выслушал Любашу, вдруг подумал, что давно втуне мечтал о чем-нибудь подобном, не привязанном жестко к служебному распорядку, не под бдительным оком начальника. Это ж почти — быть свободным художником. Не отвлекаясь на «летучки» и отчёты. ВСЁ время отдавать любимой литературе.
И Шурик огорошил жену:
— Любаша, я бы с удовольствием вообще из треста уволился. Надоело.
— Да? А зарплата как же?
— Жил без курортов и дальше проживу. А мне, знаешь ведь, немного нужно.