Мрак был заперт. Здесь миг, как и год, не осознаётся — забудет осознаться. Здесь жизни радуется каждая полутень, что отпущена холодом; и жизнь её не замкнута на себе. Входящего встречает с пониманием, но без сочувствия: боязливость накаляется, бесстрашие утоляется. Здесь пропадает ощущение знакомого, знакового — смысла и ценности. Войти во Мрак бесцельным — значит выйти бездушным. Полигон испытаний, оазис экзаменов — всё о нём.
Вафа не отходил от Асаль; она его, конечно, не просила, но брат чувствовал, как тяжёл для сестры Мрак. Аманичка надумала его силу до таких высот, что перед ним теперь ощущала себя маленькой, мелкой, словно он, будь желание, в любой вздох прервал бы её дыхание, как в детстве она одним пальцем прерывала близкое ползание беззащитного, в размере своём и намерении, неядовитого насекомого. Теперь Асаль печётся о себе на правах такого же слабого, но отличающегося пониманием своего страха перед бессилием. И забывает, что живёт Мрак без предлога — не устрашением варья́ров, но за надобностью самой жизни.
— Решила сдавать? — Родной шёпот отвлёк Асаль, и она утихомирила свой шумный выдох.
— От огня огня не ищут! — Вафа улыбнулся Мраку в благодарность за его неизменную непроглядность, которую третий год пытается отгадать сестра. — Что ж, пора встретиться с прекрасным… — И аманичка обернулась к одногруппникам, мимо которых она ранее прошла и которые стояли поодаль от раздробленной седостью черноты.
Шакур, развесёлый курчавый парень с мелкими зубами будто под наклоном внутрь, забавлялся байками, рассказывая Юмну, Ярану, Тарфе и Раде, каким невыносимым экзаменатором исин Исмат запомнился в прошлую сессию, что урезала защиту «непробиваемых панцирей» старшего потока. Фаид выуживал причины обучения в Варьярисе: ради какого будущего все они жертвует настоящим, но его голос, приятно обволакивающий простые на эмоции моменты, сейчас доносился плаксивым унынием и отгонял одногруппников, перед экзаменом особо охотливых к раздражению.
Дэрью Асаль без помощи не увидела, и беглый осмотр группы прошёл впустую; выхватила землячку лишь интуиция, привлечённая голосом аманички, словно звучным падением переспелого яблока в тихую ночь на влажную землю. Роньяна нашла её в стороне от других, поинтересовалась настроем, от Асаль не укрылось то: сердечность и добрая благосклонность подруги застывают в ней ревностью, когда дружелюбие касается Дэрьи. И Вафа, и Роньяна знают причины вражды, этого удушливого, но вкрадчивого глашатая греха, поэтому парень определил, что время, к сожалению, пришло.
— Воспользуешься привилегией старосты? — Вафа посмотрел на сестру с подначивающим интересом, он помнил возмущение её, когда до них доползла весть о злоупотреблении своим правом старостой финашек.
Асаль впервые в это утро не только поймала взгляд брата, но и не захотела его отпускать. Он нашёл воспоминание, что к ней в мысли упорно не давалось. Так вовремя, так кстати!
— Вероятности придётся разориться! — Ставка сообразительности Вафы сыграла в проигрыш, и аманич, расстроившись, отвернулся, а затем и вовсе отошёл от сестры.
Предвкушённая победой без оговорок паритета и Асаль примкнула к вороху разговоров.
— К нам староста присоединяется, и вера в нас вселяется! — Простые рифмы Тарфы угадываются без интереса, но сама её ворожба вылавливает взгляд. Негласным доверием признанная первой красавицей Варьяриса аманичка не пользуется этим природным влиянием; красота её не рассчитывает на себя — неизменность, она думает, находит, она воспевает мир в себе — силу, равную ей по чуду. С Тарфой и в гадания, и в мечтания почти всем оказывается по пути. Надвременность увлечения и горячность отклика не прекословят её целомудрию: белые лилии, что вплетены в волосы девушки, выдерживают свежесть цветения, когда иным не обойтись без головного убора. Даже столичная зима на непорочность не покушается. Чужеликость, чужеземность Тарфе помогают привлекать, покорять. В преданных поклонниках ходят многие, обольщаются — все.