Но почти у каждого рачительного хозяина найдется то, что он охраняет менее прочего. У аманички такой брешью долгие годы значится сон. Вот и наступившее утро, подобно многим его братьям, не вольно было застать пробуждение девушки, чья ночная прогулка завершилась не так давно. Скоро отправляться к брату — необходимо прогнать с лица полутон дорассветных мыслей, заманивших новой надеждой. Ещё на полшага аманичка подобралась к верстальщику судеб. Спасительная уверенность засыпает, когда колыбельную поёт ей противник, испытанный своей же глубиной. Так подкралось беспокойство. Влияние его, увы, измеряется не шагами.
Предстоящий экзамен сулил неприятности. Ещё недавно тайна аманички нежилась в безопасности, теперь же на неё объявили охоту случай, рок и исин Исмат. И если первых двух удавалось успешно запутывать шесть лет кряду, то проницательность преподавателя озадачивала — не умеет проигрывать ни битвы, ни сражения. Усилие обязывает, но не обещает: исин Исмат испытывал варья́ров полемикой.
Коротать время за наблюдением того, как дебатируют одногруппники, — ремесло хоть и постылое, но для девушки на экзаменах давно привычное, подстраиваться же под ритм и чуткость замечаний аманича — отнюдь. Неизменно настигал вопрос, как скрыть, что знания упитаннее, чем хвастовство завзятых теоретиков на потоке. Намеренное допущение ошибок — непростой ритуал, но он проверен на других экзаменаторах. Исин Исмат, однако… Взыскательность его не оставляет шанса себя обмануть. За два года преподавания в группе аманички и за шесть лет служения Варьярису он отточил умения распознавать невесомую фальшь, ловить мысль в её прыжке. Не оценить талант педагога — значит ослепнуть от его силы. Иные варианты припрятываются Эдарри.
Вероятность повышения до сильнейшей варья́ры группы девушку не прельщала, она старалась вернуть её. Неприметность ума освобождает от докучливых ожиданий, от ответственности за поступки с изъянами, желания с червоточиной. Реванш над Дэрьей не пугал, его можно пропустить, если не симпатизировать одногруппнице. Но риск выигрыша у Роньяны снедал, аманичка не имела право собирать урожай на её поле. И добрых полночи девушка придумывала, как отвадить предательство от подруги. Но, казалось, фантазии видели угрозу мнимой, они плескались около неподобающих дружбе идей, сторонясь достойных союзников.
Беспокойство подбадривалось страхом подвести близкую аманичку.
Набегая друг на друга, пенясь и соревнуясь в пластичности движения, волны энчелии принесли на берег подсказку. Стоило отказаться от экзамена: на дополнительной сессии преподаватель забудет про всякую лояльность, что гарантирует невидимость таланта или опровергнет её. Свобода найденного решения победила зуд, успевший добраться до аманички и привлекший внимание форийца.
Солнечный свет, который пустили, не крадётся, но и не завоёвывает, он знакомится, даже если однажды был представлен. Поэтому лучи шумно осматривали размеренность стиля: бодро обошли потайные углы стола и шкафа, те немногие, что ответили на протянутую зимним теплом руку; заглянули под стулья, поблестели у прохода.
Аманичка наблюдала за украсившим её уют своеволием и думала — лучшего знака она сегодня получить не могла. Послушный чужой стихии, озаряемый новым днём, форий нравился ей сильнее. В такие моменты она не чувствовала его стен, его округлых форм, ведь и границы благодаря естественному контрасту блуждали: то чёрное безмолвие, то ясный разговор. Одно насторожилось за порогом, другое дразнило со стороны, где в обычной комнате привыкли видеть окна. Но форий, оберегаемый Эдарри и реже энчелией, гнушался выглядеть заурядным. Не соглашался на уступки привычному и его страж.
— Спасибо за эту вероятность! — Девушка помнила рассказы Роньяны о форийце. С той поры — свежего знания, доброго открытия — аманичка задумала разговорить невидимое существо. Упорства ей не занимать, но пока попытки упускают свою удачу. Видимо, для случая ещё мало подготовлены. Однако девушку не покидало чувство защищённости, которое появилось не так давно и сообщило ей о пробуждающейся благосклонности стража.
Сменив одежду для ночной прогулки на ту, что обязана носить варья́ра, она занялась волосами. Внутренний устав не притрагивался к вопросу о причёсках, но девушку раздражали пряди, нагло спускающиеся на плечи и грудь, потому следовать предписаниям её бы, как и всякого краульца, не возмутило. Ограничениями закаляла себя сама, во многом с посматриванием на будущность.