— Годится! Как ты мог услышать, я почти воплотилась спокойствием. Заарканим же момент, братец!
Девушка присела и принялась собирать учебники, исписанные ровным почерком листы бумаги. Вафа нахмурился, но ничего не ответил. Рад бы он думать, что лишь спросонья всё чувствуется холоднее, чем есть в настоящем. Однако не было тому заблуждению пособников. И не было давно.
Асаль застелила кровать брата, и форий преобразился. К счастью ли — стал больше напоминать комнату Вафы из далёкого детства, просторную, с витражными окнами от пола до потолка. Девушка соглашалась спасти только один отголосок прошлого и то лишь с поправкой о его помощи. Всё это, конечно, мнилось: можно заставить себя забыть, приказать энчелии, но … до встречи, к которой не подготовиться, до сравнения, с которым не отмолчаться.
Внезапно раздумья порвались; холодный звон воды взбодрил не только Вафу. За треть прямой парень нашёл разлетевшиеся в ночи мысли, умылся.
Аманич собирался молча и без суеты, время от времени отчитывал свою оплошность. Но мысленно; если девушка погналась за порядком вещей, то парень предпочёл растить в строгости дух.
Он освободил форий от замешкавшейся неопрятности и настроился на экзамен. Время «вертепа» ушло стыдливо, но безвозвратно.
— Можем вспоминать Роньяну. — Плащ, найденный Вафой на полу возле тумбы, выпрямился, радуясь подхватившей его руке и наконец достойному своему применению.
— Странно, что её нет… — Аманичка ожидала, друзья соберутся в фории брата. Но договорённости не случилось и туманные подозрения пока лишь робели.
Роньяна
Страстное в своей приветливости солнце испытывало его. Оно обольщалось заглянуть за тонкие грани Тьмы, прорвать оборону её чувствительных стен. Их нежный заслон спасает форий от влияния опытности: внешний мир полнится вероятностями, воспоминаниями.
Страж без опаски наблюдал за радужными переливами, что льнули к прохладной поверхности здания, грелся и выжидал. Предрассветный жаворонок ещё слишком молод, чтобы тёплым заигрыванием прогнать сон Роньяны. Стоило повременить.
День самого форийца начинался рано; силы, какие затрачивал на поддержку фория, быстро восстанавливались, словно не прекращали ожидать возвращения в обитель. Эдарри щедростью замечает его семью.
А семья большая, расширяется и вдоль — по боковой линии, и поперёк — по прямой. И разрослась она со времён Съезда Истинных до такого авторитета, что тайна аманичей, умеющих слышать Эдарри — звуки и запахи непредсказуемых её волн, — готовилась восстать против Старисов. Но упущенный момент завещал соглашаться на предложение исина Каида. И вместо возведения баррикад да иссушения на показательных процессах братство «Удаль», ютясь под сводом храма просвещения, служит его варья́рам правдой, пока им не известной, но значимой для грядущего обновления. Иногда форийцы выходят из тени, чтобы проучить зазнавшихся шаркунов, приучить к порядку ротозеев. По-своему права Асаль, пытающаяся завоевать доверие форийца. Но, не будь Роньяны, и она отмахнулась бы от вероятности штурма своей же цитадели, ведь варья́ры верят в неодушевлённость стража, как в нерушимое: ни голоса, ни воплощения вне фория и Тьмы, кроме редких взмахов мрачного недовольства. И лишь сомнение одного пробудило в сердце интерес. Вдруг форийцы тоже аманичи?!
Подобраться к имени стража — значит выведать о его семье, силе. Если сведения перехватят ненадёжные щипцы, хроническая тайна даст серьёзные осложнения. И раздора в Аманчике не миновать. Чупби доверился Роньяне. Как и «Удаль». Приглянулась она своему форийцу, а делам сердечным вверяется правда как она есть — несговорчивая, беззащитная. Чупби не мог смолчать; он почувствовал, что отныне охраняет не форий — что творение лишилось власти над создателем. Знала ли девушка секрет какой? Прозорливость здесь не лазутчик. И всё же аманичке удалось; одной из всех. Усмирить ли, взволновать ли…Побудить на разговор, пригласить на дружбу.
Солнце так душу не испытывает. Нынче оно утолимо.
Чупби прислушался. Задумчивое, порой бессвязно-крикливое клокотание волн задевало горьковатые их струи, которые тут же начинали вертеться, подплясывать жаркой разноголосицей и разбрызгивать свой по-утреннему бойкий клич. Звуки мешались с запахами, доносились смеющейся борьбой разностей. Притихшие мысли стража потонули в ароматных возгласах Эдарри, и ночной покров фория стал рассеиваться. Лучи потянулись к Роньяне; но, завидев посланцев неба, Чупби сомкнул сумеречные объятия. Если и будить подругу, то самому.