— Вот так туш! Случаем ты в «Юности» сверчком не подрабатываешь? — Нашла, как заслонить своё смущение Асаль, и тут же сделалась обвинителем.
Роньяна лишь улыбнулась.
— В белый свет, как в копеечку… Да и пусть. Его осведомлённость не нуждается в твоём слоге, Ронька. — Асаль хитро подмигнула подруге.
— Пойдёмте, до Мрака ещё дойти нужно. — Вафа подал Роньяне пальто.
— Вынослив и навязчив, размерен и назойлив, скромен и наянлив. И всегда-всегда-всегда прав! — Не ждавший замечания от сестры Вафа поник. На лице его зарницами решалась битва сердца. И верность, любовь победили. Дух аманича расположился в прежних координатах.
Внимательнее, чем сама от себя ожидала, Асаль наблюдала за братом. И обесцененные его молчанием её слова вернулись к ней горькой полуусмешкой, полуухмылкой. Напряжение раскачивалось в фории всё яростнее, но Чупби не выпускал его: аманичи тот шар сдуть сами должны, а не подмогой извне спасаться.
Роньяна жестом попросила Вафу о помощи с пальто, которое до тех пор покоилось у неё на руке. Едва прикоснувшись к подруге, как то требовали приличие и необходимость, парень забрал протянутое, подержал навесу и пригладил его плечи, когда оно уже хвасталось обществом хозяйки. Всё произошло мгновенно, в два огляда, и Роньяна крепко сжимала руку Асаль, которую настигли эмоции брата. Услышавший, быть может, самые обидные слова от родной аманички, услышавший их не наедине и перед экзаменом, определяющим полноту защиты, он не сжался, не сконфузился от чужого, Вафа рассердился на себя: свою перебивающую пунктуальность, несвоевременную предусмотрительность, которые, как ему привиделось, сбили у Асаль настрой перед исином Исматом. И вернуло его к жизни не великодушное извинение ребячества сестрёнки, а решимость стать для неё лучше, лучшим.
Стыд Асаль распалил её, запнув дыхание. Сама с собой девушка не жульничала: была и неправа, и без положительного права вовсе. Аманичка отпустила свободную руку на запястье Роньяны, показывая, что приняла её подсказку. И всё же извинения приберегла. Чувствительный до каждого настроения Вафа, увидев почерневшие подушечки пальцев Роньяны, перехватил её руку.
— Роня, это твой выбор? — Парень заботится без понуждения к немедленному послушанию, без фарисейства лечащего. Перво-наперво он интересуется обстоятельством, а не заглушает советом, как зачастую бывает с тем, кого Эдарри адресует спасителем заболевающего.
— Да, Вафа. На экзамен удача. — У друга не было причин подозревать спокойствие Роньяны, и он отпустил её руку.
Асаль прислушивалась к разговору, но звуки словно заикались, пряча слова в паузы. Разузнать подробности она решила после.
Тарфа
Зима заступила сердитой, необщительной: не жалует разговор и разговором не жалуется. Ни скрипом, ни треском не заглушает, не приглушает, ведь со всем справляется её мороз. Он щиплет, склеивает, шелушит; запоминается надолго, будто преследует. Но всё же тускнеет, напоровшись на задумчивость варья́ров, коротающих ожидание экзамена на задворках осознаваемости. Одни всегда высматривают чужие тревоги, чтобы, изменив ими свои, от них отдалиться, как от любого неродного; другие всегда вслушиваются в чужие знания, пытаясь нащупать систему в сумбурности; кто-то, объятый неизъяснимым для обстоятельств весельем, потешается над подготовившимся и навязывает ему историю своего податливого везения; кто-то воодушевляет спокойствием, уверенностью, которыми иные угощаются, словно на званом ужине. И всё в лицах, и всё в цвете. Уже в пятый раз. Распаляют одногруппники себя загодя, потому к Мраку Асаль идёт всегда с закрытыми глазами, доверяясь брату и не желая видеть тревожность, мандраж. Роньяна, напротив, здоровается с каждым и со всеми, забирая часть волнения на себя: когда своим не обзавёлся, тянет понянчить чужое.
Вафа подвёл Асаль к подножию Мрака, до этого она не замечала перемену мест, температур: утро даже столь хмурой зимы иной раз не требовательно на участие. Аманичка открыла глаза и коснулась промелька ощетинившейся темноты. Мороз допытывался у пламени вечных сумерек о своём — быстротечном, сезонном. То сковывал белёсой резьбой, то поскрипывал между чёрными его языками. Темнота замерзала и сразу же отмирала, так внезапно ярка радуга, пробившаяся сквозь облака и ударившая чистым светом в грозовые тучи.