Встревоженный, Марк хотел уже найти подходящее извинение, однако принцесса усталым движением руки остановила его, прежде чем он успел открыть рот.
— Это не твоя вина. Виновато время, которое, к счастью, ушло, но которого я не могу забыть, — попыталась она объяснить свои чувства в нескольких словах. — Я не хочу, чтобы ко мне возвращались эти воспоминания.
Трибун сжал кулаки так, что ногти впились в кожу, подумав, что к числу преступлений Авшара надо добавить легкую смерть, дарованную им Варданесу Сфранцезу. Марк протянул руку и пальцами коснулся щеки Алипии. Лицо девушки было мокрым от слез. Она не отшатнулась, почувствовав в его жесте нежность и понимание. Ее раненая душа притягивала к себе трибуна, но единственное, что он мог сделать для нее сейчас, — это не двигаться. Он хотел бы сжать девушку в своих объятиях, но был уверен, что только испугал бы ее этим. Она тихо сказала:
— Когда я была размалеванной девкой, ты дал мне силы выдержать испытание. Но я ничего не могу дать тебе — именно потому, что я была тем, кем была. До чего же запутанная штука — жизнь, не так ли? — Она коротко, горько засмеялась.
— То, что вы здесь и ваша рана начинает заживать, — достаточный подарок для меня, — ответил Скаурус, подумав, что слишком пьян сейчас и едва ли может оказаться полезным для женщины.
Подобные мысли, разумеется, не приходили в голову Алипии. Ее лицо смягчилось, она нежно поцеловала трибуна.
— Тебе лучше вернуться к гостям, ведь ты, как-никак, почетный гость.
— Да, пожалуй, — согласился трибун, успевший уже позабыть о пире, устроенном Императором в честь легиона.
— Тебе пора идти, — повторила принцесса, чуть помедлив.
Марк нехотя направился к Палате Девятнадцати Диванов. Когда он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Алипию, она уже исчезла.
Голова Скауруса кружилась от вина и от мыслей. Трибун знал, что большинство наемников порвали бы все узы, соединяющие их с близкими, если бы им представилась возможность войти в императорскую семью. Дракс, например, сделал бы это не колеблясь ни минуты — по своей натуре человек этот был идеальным приспособленцем. Марк усмехнулся, вспомнив прозвище, заработанное афинянами во время Пелопонесской войны — «котурны», театральные туфли, одинаково годившиеся на правую и на левую ногу. Но Скаурус не в состоянии был подражать намдаленскому барону. Несмотря на теплое чувство, почти влечение, к Алипии Гавре, он все же не был готов к тому, чтобы расстаться с Хелвис. Разумеется, они иногда ссорились, случалось и весьма серьезно, но несмотря на ссоры и расхождения во взглядах до окончательного разрыва дело не доходило. Да и кроме того, у них был сын, Дости…
— Мы скучаем без вас, мой господин, — церемониймейстер приветствовал Марка таким низким поклоном, что тот чуть не споткнулся об него. Но римлянин почти не слушал. Для человека, который называет себя «выживающим в любых обстоятельствах», у него был необыкновенный дар усложнять свою жизнь.
13
— Пусть Фос испепелит этого дерзкого изменника Бурафоса, превратит его в тысячи обрубков и поджарит каждый из них на костре из сушеного дерьма! — взорвался Туризин Гаврас.
Император стоял на выходящей к Видессианскому морю крепостной стене и наблюдал, как тонула одна из его галер. Еще две жались к берегу, а за ними по пятам следовали корабли мятежного дрангариоса. В воде виднелись головы моряков, которые прыгали с тонущего корабля и цеплялись за доски и обломки судна. Не всем суждено было доплыть до берега: черные плавники акул уже развернулись в их сторону.
— Ну почему у меня нет достаточно умных адмиралов, чтобы они не плавали против ветра? — Гаврас раздраженно рубанул рукой воздух. — Двухлетний пацан управляет своими корабликами лучше, чем эти олухи!
Вместе с другими офицерами, стоящими рядом с Императором, Скаурус наблюдал за морским сражением, стараясь сохранять невозмутимый вид. Он понимал ярость Туризина. Ономагулос на западном берегу Бычьего Брода командовал куда более слабой армией, чем та, что была у Гавраса. Но какое это имело значение, если Император не мог пересечь пролив и схватиться со своим противником?
— Если бы к вашим услугам были корабли Княжества… — начал было Аптранд, но яростный взгляд Туризина заставил намдалени умолкнуть. Дракс посмотрел на своего соплеменника так, будто считал его абсолютным болваном. Все отлично знали, что император, часто не без причины, подозревал островитян в двойной игре, и глаза барона вопрошали: зачем сердить Гавраса без особой нужды?
Злой, как попавший в ловушку медведь, Туризин резко повернулся к Марку.
— Я полагаю, тебе самое время допечь меня своими просьбами об освобождении Леймокера.
— Совсем нет, Ваше Величество, — сказал трибун невинно. — Если бы вы хотели меня выслушать, вы бы давно уже это сделали.
Правая рука Марка ужасно чесалась, рана заживала так быстро, что Горгидас вытащил из нее все скрепки-фибулы за день до этого разговора. Прикосновение металла к коже было не болезненным, но крайне неприятным, и трибун вздрагивал при одном воспоминании об этом.
Туризин снова перевел горящий взор на Бычий Брод. Только изломанные доски плавали там, где совсем недавно была его галера; корабли Бурафоса возобновили патрулирование. Император пожевал губами и ворчливо спросил:
— Что я выиграю, освободив Леймокера? После того, как я столько времени продержал его под замком, он наверняка примкнет к моим врагам.
Неожиданно голос в защиту Леймокера подал Метрикес Зигабенос. Офицер гвардейцев питал глубокое уважение к старому моряку, не раз демонстрировавшему во время правления Сфранцезов, как порядочный человек может сохранить свою честь даже на службе у подлецов.
— Если он поклянется вам в верности, то будет держать свое слово. Тарон Леймокер честный человек и верит в то, что предателей и клятвопреступников ожидает лед Скотоса.
— И кроме того, — сказал Марк, с удовольствием вступая в разговор, — какая разница, если он и предаст нас? У врага больше опытных моряков, чем у нас. Мы ничем не рискуем, ничего не имея. Тогда как с помощью Леймокера… — Марк замолчал, давая Туризину возможность обдумать приведенные доводы.
Император хмыкнул, задумчиво подергал себя за бороду и промолчал. Теперь он уже не взрывался, как это случалось прежде, при одном лишь упоминании об освобождении Леймокера. Воля Туризина была крепчайшим гранитом, подумал трибун, но капля и камень точит.
— Думаешь, он выпустит его на свободу? — спросила Хелвис вечером того же дня, выслушав рассказ Скауруса о разговоре с Императором. — Поздравляю, ты добился своего.
— Наверное. Но если, оказавшись на свободе, он изменит Туризину, ему до конца своих дней придется хлебать тюремную баланду. Да и мне Гаврас попомнит мое заступничество.
— Этого не случится. Леймокер честный человек, — убежденно сказала Хелвис.
Марк уважал и ценил ее мнение; она жила в Видессосе куда дольше, чем он, и знала многое о его вождях. Более того, сказанное ею только подтверждало всеобщее мнение о брошенном в тюрьму адмирале, однако, когда трибун попытался расспросить Хелвис о Леймокере, она не стала продолжать разговора. В этом было что-то необычное, Хелвис любила поговорить о политике.
— Что-нибудь случилось? — спросил наконец Марк. Подумав о том, что, возможно, она каким-то образом догадалась о растущем влечении между ним и Алипией Гаврой, он ужаснулся предстоящей сцене.
Вместо ответа Хелвис сняла юбку и улыбнулась.
— Прошу прощения, дорогой, но мои мысли заняты другим. Я подсчитываю, когда родится ребенок. Похоже, это случится в следующем году, около праздника Дня Зимы.
Марк молчал так долго, что радость в ее глазах погасла.
— Разве ты недоволен? — резко спросила она.
— Ну, конечно же, доволен, — ответил трибун, и это было правдой. Слишком много богатых и знатных римлян были бездетными, а «любили» их только жаждущие наследства стервятники. — Ты просто ошеломила меня, я никак не ожидал такого сюрприза.