— Чтоб Скотос и демоны забрали их, они догонят адмирала! — крикнул Туризин, крепко сжимая зубец стены. Несколько минут назад он готов был бросить Леймокера в кипящее масло, а теперь сходил с ума из-за того, что дрангариос может быть ранен или даже убит.
Но Леймокер знал, что делает. С берега хорошо была видна шапка его светлых волос, и, присмотревшись, можно было разглядеть, как он жестикулирует, отдавая команды. Извернувшись, как змея, трирема обогнула тонущую галеру и ударила носовым тараном ближайшего преследователя. В пробоину хлынула вода, моряки с криками стали прыгать в воду, чтобы уйти от водоворота, который образуется там, где тонет корабль. Ошеломленные мятежники не сумели не только прийти на помощь галере, но и отомстить за нее. Остальные три корабля Бурафоса остановились, как будто Леймокер оказался не только опытным моряком, но и чародеем. Дерзкий маневр дрангариоса вдохнул надежду в его эскадру и поколебал дух его противников. Около двадцати прорвавшихся кораблей прекратили преследование флагмана и бросились в бегство, отступив к пригородам Видессоса на противоположном берегу Бычьего Брода.
Для них битва была закончена. Другая часть флота Бурафоса, видя, что ситуация резко изменилась, перешла на сторону победителя и напала на своих бывших соратников.
Туризин пустился в пляс. Забыв о своем императорском достоинстве, он хлопал Марка и гонца Зигабеноса по плечам и хохотал, когда они отвечали ему тем же.
Десятка полтора кораблей мятежников продолжали, однако, сражаться. Скаурус не удивился, увидев на одном из них вымпел адмирала-предателя. Зная, что битва проиграна, Элизайос Бурафос и преданные ему моряки продолжали драться, чтобы дать возможность спастись остальным. Они бились искусно и яростно, и все же сражение закончилось быстрее, чем ожидал трибун. Белые флаги один за другим стали подниматься на мачтах кораблей мятежников, и вскоре последний капитан Бурафоса сдался на милость победителя.
— Потопи их всех! — крикнул Гаврас возбужденно, но через секунду неохотно добавил: — Нет, не делай этого. Они понадобятся мне когда-нибудь в битве против Намдалена. — Он обернулся к Марку: — Я должен думать о будущем, и, черт бы меня побрал, я думаю о нем. Проклятая должность Автократора заставляет меня слишком много думать. — Гаврас вздохнул, вспомнив, как свободен он был в своих помыслах и поступках прежде, пока еще не стал Императором.
В Неорезианском порту Император снова повеселел. Порт был заполнен толпами солдат и горожан. Для видессиан победное возвращение Леймокера было зрелищем, которое обидно упустить. Кроме того, солдаты знали, что теперь они наконец смогут лицом к лицу встретиться с Баанесом Ономагулосом: щита, который прикрывал его от них, больше не существовало.
Туризин приветливо кивал каждому капитану, сходившему с корабля на берег. Он делал вид, что все они равны перед ним, и не пытался отделить моряков, отплывших с дрангариосом, от бывших мятежников. Последние, зная его вспыльчивый характер, приближались к нему с опаской, но Туризин был так счастлив, что радость победы перевесила злобу на тех, кто изменил ему.
Галера Тарона Леймокера подошла к берегу последней из-за полученных в бою повреждений. На обоих бортах недоставало нескольких весел, гребцы, сидевшие на них, погибли; в палубе зияла большая дыра. Солдаты Гавраса радостно приветствовали адмирала, который не обращал на них внимания до тех пор, пока трирема не была пришвартована. Лишь после этого он помахал им рукой и ловко, как юноша, спрыгнул на берег. Толпа приветствовала победителя восторженными воплями и дрангариосу пришлось изрядно попотеть, прежде чем он добрался до Императора. Низко поклонившись, Леймокер сказал:
— Я полагаю, мое донесение было доставлено Вашему Величеству своевременно и смогло успокоить вас.
Склонившись в поклоне, он едва заметно подмигнул Скаурусу, чего Туризин, к счастью, не заметил. Император густо покраснел и шумно втянул ноздрями воздух. Он уже готов был разразиться проклятиями, но, заметив, что Марк изо всех сил пытается скрыть улыбку, сдержался.
— Ты чересчур простодушен, черт бы тебя побрал! — проворчал он, обращаясь к адмиралу. — Я говорил это не один год, запомни.
— Это значит, что моя работа закончена и мне пора назад, в камеру? — Дрангариос ответил Туризину шуткой, но прозвучала она, как показалось Скаурусу, не слишком весело.
— После страха, который я из-за тебя испытал сегодня, ты, несомненно, заслуживаешь этого. — Глаза Туризина внезапно сверкнули. — Ага, кто же это у нас сегодня в гостях?
Два моряка подвели к Императору пленника; им пришлось поддерживать его за руки — вся левая сторона красивого лица была залита кровью. Его сильно ударил камень, выпущенный из пращи.
— Тебе лучше было бы остаться в Питиосе, Элизайос, — промолвил Туризин, разглядывая мятежного адмирала.
Бурафос гневно посмотрел на Туризина и тряхнул головой, пытаясь прогнать застилавший глаза туман.
— Мы держались неплохо, пока этот проклятый камень не уложил меня на палубу. Впрочем, и цель у него была завидная. Найдись подобная на вашем флоте, и мои катапульты бы не промахнулись. — Бурафос плюнул под ноги Тарону Леймокеру.
Шутка вышла слабой, но Марк почувствовал уважение к силе духа мятежника, который мог так разговаривать в подобную минуту.
— Больше такой возможности тебе не представится, — сказал Туризин.
— Знаю. Когда же ты начнешь воевать сам, Гаврас? Ты стравил меня с этим навозным мешком, а потом бросил его на меня. Какой же ты после этого воин?
— Такой, что стал повелителем вас обоих, — сурово ответил Туризин и повернулся к морякам. — Отвести его к Кинегиону.
Они уже уводили Бурафоса, когда Гаврас, внезапно вспомнив о чем-то, остановил их.
— В память о службе, которую ты когда-то сослужил мне, Элизайос, твои земли не будут конфискованы в казну. Кажется, у тебя есть сын?
— Да. Это очень щедро с твоей стороны, Гаврас.
— Он не был моим врагом и никогда не пытался причинить мне вреда. Твоя голова не будет украшать Майлстоун.
— Ты волен делать все, что хочешь. — Бурафос пожал плечами. — Я не слишком забочусь о своей голове после того, как игра проиграна. — Он повернулся к матросам. — Пошли. Полагаю, вы хорошо знаете дорогу.
Сопровождаемый стражниками, Бурафос вышел, и шаги его стали намного тверже.
— Он умирает с честью, — сказал Марк, — не сумев удержать свои мысли при себе.