Отдохнув, Алтерка больше не ощущал вчерашней пресыщенности обнаженным Марфушкиным телом. Потягиваясь и сладко зевая в открытое окно, за которым были только зелень и солнце, он даже скучал теперь по ней. Искренняя покорность этой деревенской красавицы всеми оттенками переливалась в его отдохнувшей памяти. В Петербурге он с таким не сталкивался.
Раскинув руки и ноги на мягкой постели, он с особым наслаждением представлял себе, как она сейчас снова войдет. Точно так же, как вчера утром, она сперва внесет большой кувшин свежей воды, потом — завтрак на легком подносе. Ее «тятька», если он уже вернулся из Пропойска, конечно, снова будет путаться между ними… Но он, Алтерка, уже опытен в таких делах. Он найдет подходящие время и место, чтобы подмигнуть Марфушке и дать понять, что снова хочет ее. О, женщины хитры! Они владеют всеми языками молчания. Марфушка поймет и найдет возможность заскочить к нему, когда никто не видит…
Так, смакуя грядущее наслаждение, Алтерка вдруг подумал, что уже поздновато: вчера в то же самое время Прокоп расчесывал его мокрые волосы и намекал, что его уже ждут на молитву в синагоге…
Эти мысли сразу же перешли в беспокойство. Он поспешно потянул шнурок звонка, выскочил из постели, накинул халат и стал ждать. Но никто не отозвался. Напрасно он напрягал слух — ни шороха не раздавалось от ступеней, ведущих к нему наверх. Ни медвежьих шагов Прокопа в валенках, ни танцующей поступи козочки-Марфушки.
Только теперь ему пришло в голову, что плач, который он слышал среди ночи, мог быть Марфушкиным, а недовольный бас мог принадлежать ее отцу. Это он, наверное, ругал ее. Может быть, даже бил. Хм… Не потому ли звонок остается без ответа и завтрак задерживается?..
Больше ничего не ожидая, он сам начал умываться остатками воды из умывальника. Потом мыл свои мокрые волосы — беспомощно, как всякий помещик и избалованный единственный сын, привыкший с детства, что всё делают за него… Долго он этого не выдержал и снова потянул за шнурок колокольчика. На этот раз несколько раз подряд и сердито. Это должно было означать: «Даже если вы там узнали, что я, петербургский гость, поиграл с вашей Марфушкой, это еще не причина оставлять меня без обслуживания и завтрака!»
Но и этот сердитый звонок остался без ответа. Прокоп не поднялся к нему. Никто не принес ему еды. Его даже не позвали молиться. Хотя сквозь стену до него уже донеслось глухое бормотание «членов академии» из синагоги реб Йегошуа Цейтлина.
Неизвестность подавляла его. Он уже решил было выйти, не поев, плохо причесанный. Войти в синагогу, как человек, стоящий выше таких мелочей, возложить филактерии и встать на молитву наравне со всеми… Однако Алтерка не успел спуститься даже на несколько ступенек, как услышал, что кто-то идет ему навстречу. Однако это были не вежливые шаги Прокопа в мягких валенках, а неуклюжее топанье сапог кучера, который только позавчера привез его из Пропойска.
Увидав «паныча», кучер сразу же снял с головы свой красный четырехугольный колпак, поклонился и подал записку. Там была лишь одна строка, написанная неаккуратным, но твердым почерком: «Я прошу вас покинуть мой дом. Йегошуа Цейтлин».
Алтерка сперва побледнел как мел и тут же покраснел. Закусив губу, он взглянул на кучера: «Знает ли этот иноверец, о чем идет речь?»
Видимо, кучер отлично знал, потому что, не ожидая никаких вопросов от петербургского гостя, еще раз поклонился:
— А… пан казав… хозяин сказал, что паныч возвращается в Пропойск. Бричка уже внизу. Все готово.
— Как?.. — сердито распахнул глаза Алтерка — Бричка?
— Бричка! — подтвердил кучер, надевая колпак на голову и вынимая кнут из-за пояса. Он был готов служить так низко павшему петербургскому гостю, насколько хватит его мужицких сил…
Кучер не ошибся… Назад, в Пропойск, Алтерка ехал уже не в роскошной карете, запряженной тремя белыми лошадьми на шпиц, а в простой бричке, запряженной одной гнедой лошадкой. К тому же бричка была забрызгана грязью, и никто не потрудился помыть ее с дороги. И Алтерка догадался, что это та же бричка, что вчера везла на станцию Прокопа с корреспонденцией. Он же подслушал вчера приказ реб Йегошуа Цейтлина Прокопу запрячь именно гнедую… Если бы не это, он, возможно, оставил бы Марфушку в покое. Но что случилось, то случилось! Он пал из-за красивого тела Марфушки и скатился из красивой верхней комнаты в задрипанную бричку приказчика-иноверца. Собранный в спешке багаж трясся у его ног, точно так же, как позавчера, когда он выехал из Пропойска в повозке еврейского извозчика. О том, чтобы впереди ехала эстафета с трубой, теперь нечего было и говорить…