— Доброе утро, Кройнделе. Что ты вдруг так рано?
— Совсем не так уже рано… — опустила под взглядом Эстерки глаза Кройндл. — Я подумала… вдруг чего-нибудь не хватает? Всего ли хватит? Достаточно ли воска для свечей?
— Протягивают последние фитили. Еще и останется.
— Ребенок уже встал?
— Ребенок… — вдруг поморщилась, горько улыбаясь при этом, Кройндл. И Эстерка сразу же поняла, что приход Кройндл действительно имел отношение к «ребенку». То есть к мальчику, достигшему возраста бар мицвы.
— Ну что там снова? Он ведь, конечно, еще спит.
— Да, сейчас он спит, — сердито ответила Кройндл, подчеркнув это «сейчас», — однако ночью он не спал.
— Он нездоров? — сразу же пробудилась Эстерка и взволнованно села на кровати.
— Ложитесь, ложитесь, Эстерка. Не беспокойтесь. Он еще как здоров. Даже немного чересчур здоров.
— Что ты такое говоришь, Кройндл? Ты что, уже опять ругаешь его? Наверное, он опять расшалился… хотел тебя поцеловать?
— Только поцеловать?
— А что еще?
— Хуже.
— Что значит «хуже»? Ребенок…
— Хуже, Эстерка, говорю я вам. Намного хуже.
— Так уж говори, если начала, — нетерпеливо сказала Эстерка и снова уселась на кровати. В глубине ее глаз горел огонек любопытства.
— Послушайте, Эстерка, — произнесла Кройндл после короткого молчания и посмотрела на хозяйку. — На этот раз я хочу сказать вам четко и прямо… Я обязана. Я больше не могу оставаться в вашем доме. Либо вы вставите замок в дверь моей спальни, либо…
— Зачем замок?.. Кройнделе!
— Чтобы я могла запираться.
— Или что?.. Что ты говоришь?
— Или я больше не буду ночевать в этом доме.
— Но почему? Из-за чего? Вот так ни с того ни с сего…
— Он ко мне приставал…
— Приставал?! Что это значит? Он же еще ребенок!..
— Ребенок? Он уже знает то, что когда-то знал его папенька…
— А?
Сердце Эстерки часто застучало. У нее возникло странное чувство страха, смешанного с радостью. И она снова ощутила в себе то же самое горячее и нездоровое любопытство, которое уже не раз испытывала, когда Кройндл жаловалась на «шалости» Алтерки. В ней пробудилась скрытая материнская гордость. Вот даже как! Совсем еще мальчишка… Ее мальчишка, который только что вырос из своих коротких бархатных штанишек, уже, слава Всевышнему, мужчина. Настоящий мужчина… И ей стало обидно, что это так скрыто, что нельзя расспросить обо всех подробностях, что так вести себя не годится, что никто не поймет ее любопытства…
Поэтому она молча сидела какое-то время, только ее синие глаза горели под синей лентой чепца. Она показалась стоявшей напротив нее и хмурившейся Кройндл какой-то приторно-красивой, похожей на молодую ведьму.
— Как? Я имею в виду… — Эстерка принялась подыскивать подходящие слова. — То есть… когда он это… сорванец!.. Ночью? Ведь ничего, не дай Бог, не случилось?
Кройндл хорошо поняла эти обрывки фраз.
— Что вы хотите, чтобы еще произошло? — сказала она. — Я еще слишком сильна для такого… байбачка, слава Всевышнему! Когда-то в Петербурге было наоборот… Тогда мне пришлось бежать… от его папеньки. Сегодня убежал он.
— У-бе-жал? — повторила Эстерка с некоторым разочарованием. — Ну, ты же видишь!
— Он получил хорошенькую пощечину, этот юноша, достигший возраста бар мицвы. Ему пришлось отступить. Но он тут же снова пришел. Даже рассмеялся. Попробовал бороться…
— Как-как? Бороться?.. — Эстерка сделала вид, что ушам своим не верит. Но ее глаза, тем не менее, загорелись вызывающим тошноту синим огнем, как будто спичка зажглась. — Ночью, говоришь?
— Ночью, говорю. И не только этой ночью. И предыдущей ночью тоже. В первый раз он еще оправдывался. Я на него накричала, и он сделал вид, что заблудился: коптилка на печи была погашена, поэтому он и ошибся дверью.
— Ну, а этой ночью?
Кройндл заметила нетерпение Эстерки и нарочно не стала торопиться:
— Да, самое интересное было этой ночью. Часа в два или в три после полуночи…
— Вот как? Часа в два-три? Он не спал?
— Он же не работал так, как я, вот он и не спал. Повторять по два часа в день свою проповедь — не такой уж тяжелый труд. Все измучены. Уже два дня, как все буквально с ног падают. Готовить, столы таскать, торты печь. Всё в его честь. Стоит ли работать, выбиваясь из сил, ради такого… такого… Ах, да лучше собакам выбросить!