Отчетливый перелом произошел в ней внезапно, в один зимний вечер. Тогда Эстерка в последний раз перечитала «Царя Эдипа» при трепещущем свете горевшей печи. Она читала, пока не дошла до тех душераздирающих строф, где царица Иокаста умоляла своего мужа-сына:
Коль жизнь тебе мила, оставь расспросы.
Молю богами, — я и так страдаю.
И вдруг на нее напали отвращение и гнев из-за того, что какая-то языческая книжонка сыграла столь большую роль в ее жизни, в жизни еврейки. В этой книжонке нет ни веры, ни молитвы, ни надежды на избавление от грехов и на бегство от судьбы. Идолы с неподвижными глазами стояли здесь вокруг несчастной царицы, а хор все время пел о том, что спасения нет…
Одним резким движением Эстерка захлопнула старую книгу с красивыми гравюрами — подарок Йосефа Шика — и бросила ее на пылавшие поленья. Огонь сразу же снова распахнул ее и своими светлыми языками слизнул все звонкие строфы. А когда последние листки закрутились в огненных судорогах, это отдалось конвульсиями в сердце Эстерки. Как будто кусок ее собственной жизни был сожжен здесь, в этой крестьянской печи…
Услышав ее плач, выбежала из своей комнатки Кройнделе, рослая не по годам, цветущая, с пышными золотистыми волосами, которые она всегда аккуратно расчесывала:
— Тетя, вы плачете? Что опять случилось?..
И, кажется, впервые Эстерка заговорила с пятнадцатилетней сироткой как с равной:
— Я плачу, Кройнделе, потому, что у меня больше не осталось сил, чтобы жить, и нет сил, чтобы умереть…
— Не говорите так! — содрогнулась Кройнделе. — Тетя, дорогая моя, не надо…
Эстерка горячо и яростно обняла ее обеими руками, тоже вопреки своему обыкновению:
— Только ради тебя, мое дитя, я живу! Поэтому слушайся меня! Всегда слушайся…
Однако именно из-за этой пылкой любви и горячей мольбы глаза Кройнделе затуманились, и она змеей выскользнула из объятий «тети». Она сразу же поняла, что означает это двойное «слушайся меня». Это означало, что ей, Кройнделе, лучше не думать о своем «петербургском дяде» и не расчесывать свои красивые волосы перед зеркалом, тоскуя по нему…
Дело не кончилось тем, что Эстерка бросила такой большой кусок своего прошлого в огонь. Сердце ее расширилось и сжалось, как сосуд из благородного фарфора, переносимый из жары в холод и обратно. Ее страх перед собственным сыном, перед его влюбленностью и перед новым кровосмешением нарастал вместе с ее суеверием и надеждой на мистические средства. Она принялась покупать у еврейских книгонош, изредка проходивших через глухое село Пены, сборники женских молитв на простом еврейском языке. И украдкой, затаив дыхание, читала их наивные, проникнутые глубокой верой строки, как когда-то она читала свои первые нечистые книжонки в доме отца, как когда-то читала «Царя Эдипа»…
Эстерка принялась прислушиваться ко всяким бабским рецептам. К сказкам про добрых евреев-чудотворцев и про знахарей, не рядом будь упомянуты, которые тоже творили чудеса… Даша, бывшая кормилица ее приемной дочери, однажды рассказала ей о старой цыганке, которая сидела на рынке в Пенах с вороном, прикованным за лапу цепочкой, на плече и гадала всем желающим за две-три копейки… Мысль об этой цыганке с вороном на цепочке преследовала Эстерку всю ночь. На следующее утро она не выдержала и послала позвать эту старую цыганку с ее птицей. Она просидела целый час, запершись с ними в отдельной комнате. Цыганка закусила, пережевывая еду беззубым ртом, а потом сладко и вычурно заговорила с Эстеркой. Ворон на цепочке каркал на ее сутулом плече. А когда он забывал это делать, цыганка дергала железную цепочку, прикрепленную к его лапе, и ворон снова каркал…
Вычурные и сладкие речи старой колдуньи успокоили Эстерку. Кроме того, старуха оставила ей сверток с сухими травами, способными, по ее словам, погасить любую самую пылкую любовь. Надо было только заварить в воде немного травы и дать выпить тому, кому надо. Это действительно пошло бы на пользу и Кройнделе, и сыну Эстерки, если бы тот вдруг сюда приехал. Можно было потихоньку налить им этого отвара так, что они даже не узнали бы…
Но перед тем, как идти спать, Эстерка хватилась, что со столика, за которым она угощала старую цыганку подслащенной водкой и закуской, пропали серебряные ножик и ложечка… Она покраснела от стыда за себя. Потом, ночью, долго не засыпала, не понимая, как она могла поверить такой старой воровке. Она, ученица Йосефа Шика и его бывшая невеста! Она, верная читательница Софокла, Сенеки и Руссо…