— А сколько уже собрано? — поинтересовался Игнатий.
— В настоящий момент около трети, — я отпил вина, — но до последней поездки в Посад было больше. Пришлось потратиться. Темп заработка слишком медленный. Он меня не устраивает.
— Mamma mia! — всплеснул руками Джованни. — Почему бы не открыть лечебницу? В столице за свои услуги я брал по пять рублей с пациента!
— В деревне некому платить такие деньги, — возразил Захар.
— Можно организовать поставки редких трав в город, — предложила Василиса. — Некоторые Реликты высоко ценятся целителями.
— Мы и так собираем все Чернотравы, что встречаем, — заметил я.
— А что насчёт охоты на Бездушных? — вмешалась Полина. — Я слышала, за Эссенцию хорошо платят.
— Именно этим мы и занимаемся, — кивнул я, не желая ворчать на неё. В конце концов, она пыталась помочь, хоть и по-своему. — Однако для серьёзных денег нужны серьёзные Бездушные. А это уже совсем другой уровень риска.
В комнате повисло молчание. Борис неуверенно кашлянул, привлекая внимание.
— Воевода, — начал он, — есть одно место… Мы с товарищами никогда бы не решились туда соваться, а у тебя звезда счастливая. Всё получается…
Я сделал приглашающий жест рукой.
— Трофеев там должно быть на сотни и сотни рублей… — совсем тихо закончил он.
Повисла тишина, и все взгляды обратились к бородатому следопыту.
— Продолжай, — подбодрил я.
— В двух-трёх днях пути к югу, в Мещёрском лесу, — Борис говорил тихо, словно боялся, что стены могут услышать, — есть древнее капище. Мещёра — угорское племя, которое жило там испокон веков. Но одно из колен ушло от обычаев предков.
Борис подался вперёд:
— Старики рассказывали, что те мещёры не боролись с Бездушными, а поклонялись им. Приносили жертвы — сначала животных, потом людей. А после добровольно отдавали себя этим тварям.
Полина побледнела. Василиса нахмурилась. Игнатий и Джованни обменялись тревожными взглядами.
— Откуда ты, голубчик, знаешь, что это не просто легенда? — спросил Захар.
— Потому что лет двадцать назад туда ходил отряд Стрельцов, — ответил Борис. — Тридцать человек, вооружённых до зубов, а с ними маг из академии. Из всего отряда выжили только двое. Все покалеченные еле доползли до Дербышей, где вскоре скончались от ран. Мой отец, ушедший туда за невестой, присутствовал при их последнем рассказе. До сих пор не может забыть, что услышал.
— Что делает это место таким опасным? — спросил я.
— Сам лес — сплошное болото, — пояснил Борис. — Тропы узкие, почва зыбкая. Шаг в сторону — и засосёт по шею. В таких условиях преимущество огнестрельного оружия в мобильности теряется. Плюс деревья густые — дальше десяти шагов ничего не видно. А самое страшное — подземелья. Мещёры вырыли целый лабиринт под своим капищем. Могильники с кучей тупиков и отнорков. Там бойцы вынуждены разделяться, и Бездушные берут их поодиночке.
— Идеальные условия для засад, — задумчиво произнёс я.
В голове начали складываться тактические схемы — узкие тропы между топями, где придётся выстроиться в колонну по одному, делая отряд уязвимым с флангов. Я представил кривые, узловатые деревья, смыкающие ветви над головой, создающие вечный полумрак. И узкие каменные проходы под землёй, что вытянулись в моём воображении, превращаясь в ряды каменных колонн с высеченными на них рунами, тускло светящимися в темноте…
Внезапно пелена застелила мои глаза. Запахи еды и вина исчезли, сменившись затхлостью подземелья и металлическим привкусом крови. Я уже не сидел за столом — я снова оказался там, в тесных тоннелях, прорубаясь сквозь фанатиков, добровольно принявших смерть лишь затем, чтобы восстать снова.
…Мои руки пылают внутренним огнём — серебристое сияние пробивается сквозь кожу на запястьях, прослеживая узор вен. Силуэты врагов расплываются, словно тени в дрожащем пламени. Их лица — не лица, а восковые маски с провалами вместо глаз…
…Топор в моей руке поёт, когда я взмахиваю им, разряжая накопленную ярость. Я активирую древнее заклинание, и лезвие вспыхивает рунами проклятия. Чья-то голова отделяется от тела, но продолжает шевелить губами: «Возродимся в вечности»…
…Кровь стекает по стенам вверх, вопреки всем законам природы. Шёпот множества голосов сливается в единый гул, пульсирующий в унисон с моим сердцем. «Хродрик…» — зовут они, но я уже не Хродрик, я — воплощение гнева, я — карающий меч своей империи…
…Жрец с лицом, разделённым надвое: одна половина — живая, другая — гниющая плоть с тёмными кратерами глаз. Он улыбается мне, называя по имени, словно старого знакомого. Его посох — изогнутая кость с навершием из живого, моргающего глаза…