Она была великолепна в своём гневе. Высокая, атлетичная фигура напряглась, готовая к действию. Примечательно, что в её голосе не было вызова — только искренняя мука командира, вынужденного бездействовать. Я понимал её чувства. В прошлой жизни сам не раз рвался в бой, когда долг требовал оставаться в тылу. Но я не мог позволить эмоциям — ни её, ни своим — влиять на тактические решения.
— Ярослава, — произнёс я жёстко. — Это не обсуждается. Северные Волки остаются на позициях. Я знаю, как это тяжело, но сейчас твой долг — сохранить силы для момента, когда они действительно понадобятся. Если же не можешь подчиняться приказам — покинь стены.
Княжна побледнела. Мы смотрели друг другу в глаза — серо-голубые штормовые против моих тёмных. Напряжение можно было резать ножом.
— Ты правда думаешь, они придут? — наконец, спросила она тише.
— Уверен. Кто-то или что-то направляет их. И когда покажется настоящая угроза, мне нужны будут твои лучшие бойцы в полной готовности.
Княжна закрыла глаза, борясь с собой. Когда открыла — в них читалось решение:
— Хорошо. Я приму твоё решение. Но, Прохор… — она схватила меня за предплечье, — если ты ошибаешься, если мои люди сидят без дела, пока другие гибнут зря…
— Тогда вся ответственность на мне, — закончил я. — Как и должно быть. Я воевода, Ярослава. Каждая смерть — и так на моей совести. Доверься мне, княжна. У меня есть план.
Она прищурилась, изучая моё лицо. Потом резко развернулась:
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Платонов.
Засекина активировала заклинание и умчалась обратно на южную стену. Я проводил её взглядом и вернулся к управлению обороной. Она не понимала. Профессиональные наёмники — это мой козырь, который нельзя разменивать на рядовых Бездушных.
— Северный сектор, усилить огонь! — скомандовал я в амулет. — Оптическая башня, перенести луч на северо-восточный участок!
Битва продолжалась. Спринклерная система шипела, распыляя едкую смесь. Луч Светобоя выжигал новые полосы в рядах атакующих. Защитники Угрюма держались.
Анфиса прижалась спиной к стене лазарета, пытаясь справиться с накатывающими волнами чужой боли. Её Талант Эмпата, обычно позволявший ощущать настроение пациентов, сейчас превратился в проклятие. Десятки раненых, их страх, агония, отчаяние — всё это обрушивалось на восемнадцатилетнюю девушку невыносимым потоком.
— Анфиса! Бинты! — крикнул доктор Альбинони, склонившийся над бойцом с рваной раной на животе.
Она встряхнулась, схватила чистый перевязочный материал и побежала к итальянцу. В дальнем углу Георгий Светов магией исцелял защитника с открытым переломом бедра и рассечённой артерией. Изумрудное свечение окутывало раненого, но даже магия имела пределы — целитель уже покачивался от истощения.
Новая партия раненых. Четверо дружинников внесли носилки с молодым парнем. Кровь пропитала импровизированную повязку на груди, дыхание — хриплое, прерывистое.
— На стол! — скомандовал Альбинони, но тут же покачал головой, осмотрев рану. — Нет… Положите его там, в углу. Сначала тех, кого можем спасти.
Анфиса почувствовала, как сердце сжалось. Хоть она никогда и не видела этот взгляд доктора, но сразу поняла, что скрывается за ним. Необходимость установливвать очерёдность оказания помощи раненым. Фактически выбирать между жизнями тех, кого ещё можно было спасти, и всех остальных.
Девушка подошла к умирающему. Молодой парень, может, на пару лет старше её. Глаза широко раскрыты, в них — животный ужас смерти.
Эмпат опустилась на колени рядом с носилками. Его эмоции ударили по ней физической болью — страх, такой плотный, что можно было задохнуться. Боль, пульсирующая с каждым ударом слабеющего сердца. И где-то глубоко — тоска по дому, по матери, по несказанным словам.
— Тише, тише, — прошептала Анфиса, беря его за руку.
Прикосновение усилило связь. Теперь она не просто чувствовала его эмоции — она могла их забрать. Прохор как-то объяснял ей, что настоящий Эмпат способен не только ощущать, но и поглощать чужие переживания, облегчая страдания. Именно поэтому её место здесь — в лазарете.
Девушка закрыла глаза и открылась навстречу потоку. Страх хлынул в неё ледяной волной. Она приняла его в себя, позволила заполнить каждую клеточку. Её руки задрожали, по спине пробежал холодок, но она не отпустила ладонь умирающего.
Следом потянулась боль. Не физическая — ту забрать она не могла. Но душевная агония, осознание конца, ужас перед неизвестностью. Анфиса вбирала всё это, словно губка впитывает воду.
— Мама… — прошептал раненый, его голос стал спокойнее, дыхание — ровнее.
— Она ждёт тебя, — отозвалась девушка, чувствуя, как её собственные глаза наполняются слезами. — Она любит тебя. Всегда любила.
Парень слабо улыбнулся. Страх ушёл из его взгляда, сменившись умиротворением. Анфиса продолжала держать его за руку, забирая последние всплески паники, оставляя только покой.
— Тепло… — выдохнул он. — Как дома…
Девушка кивнула, не доверяя голосу. Она чувствовала, как его эмоции слабеют, растворяются. Не от её воздействия — просто жизнь уходила, унося с собой способность чувствовать.
Последний вздох. Рука в её ладони обмякла. Глаза остались открытыми, но в них больше не было ни страха, ни боли. Только покой.
Анфиса осторожно закрыла ему веки и поднялась. Ноги подкашивались — чужие эмоции всё ещё бурлили внутри, требуя выхода. Она прислонилась к стене, пытаясь справиться с чужим страхом смерти, который теперь стал её собственным.
— Ты сделала всё правильно, — раздался голос Альбинони.
Девушка вздрогнула. Доктор стоял рядом, вытирая окровавленные руки.
— Я не смогла его спасти…
— Ты спасла его от худшего, — мягко возразил итальянец. — От одинокой смерти в страхе и боли. Это не меньший дар, чем исцеление, cara mia.
Новые носилки. Новые раненые. Анфиса почувствовала, как ноги подкашиваются от усталости, а в голове всё плывёт. Хотелось упасть и больше не вставать. Но она сжала кулаки, заставила себя выпрямиться. Эти люди истекали кровью за неё, за всех них. Как она могла их подвести?
Ноги сами понесли её вперёд.
Просто потому что больше некому.