— О, эта девушка — настоящее сокровище! — в глазах Джованни вспыхнул энтузиазм. — С её даром Эмпата она сможет успокаивать самых тяжелораненых людей, облегчая оказание им помощи. Сейчас проверяет запасы обезболивающих зелий.
Альбинони провёл меня дальше, показывая подготовленные палаты. Потом остановился и понизил голос:
— Кстати, Прохор Игнатьевич, я получил весточку. Отец Макарий передал ответ из Покровского монастыря.
— И?
— Варвара жива и здорова, — доктор не мог скрыть облегчения в голосе. — Игуменья Серафима пишет, что mio amato проводит дни в молитвах и пении. Её голос по-прежнему прекрасен. И ещё… — он замялся, — Варвара пишет, что не держит зла за судьбу семьи и благодарна, что женщины и дети остались невредимы. Она понимает — каждый пожинает то, что посеял. Варвара рада, что я жив и надеется встретиться после… после всего этого.
В его глазах блеснули слёзы. Я положил руку ему на плечо.
— Вы обязательно встретитесь, Джованни. Мы переживём этот Гон, и я лично позабочусь, чтобы Варвара смогла покинуть монастырь, если захочет.
— Grazie, — выдохнул итальянец. — Спасибо вам за всё. Если бы не вы, я бы до сих пор гнил в долговой тюрьме. А теперь… теперь у меня есть надежда.
Я кивнул и направился к выходу. У дверей больницы обернулся — Альбинони уже вернулся к работе, проверяя хирургические инструменты. Хороший человек. И Варвара, судя по всему, тоже. Жаль, что им пришлось пострадать из-за алчности её семьи.
Выйдя на улицу, я увидел, что ворота острога уже закрываются. Массивные створки медленно сходились, отсекая Угрюм от внешнего мира. Скоро, очень скоро эта преграда подвергнутся настоящему испытанию.
Глядя на спешащих в безопасное место людей, я знал — мы готовы. Не идеально, но готовы настолько, насколько вообще можно подготовиться ко встрече с кошмаром.
Народу на улицах было немного — большинство уже заняло свои позиции или укрылось в цитадели. И тут моё внимание привлёк громкий спор возле одного из домов.
— Дед Архип, да пойдёмте же! — уговаривал молодой дружинник седобородого старика, упиравшегося посреди улицы. — Боевая тревога же!
— Какая ещё тревога? — возмущался дед, размахивая клюкой. — Я только за солью вышел! Ты чего, Митька, меня в подвал загнать хочешь? Я тебе ещё пелёнки менял!
— Послушайте, — я подошёл ближе, — Бездушные идут. Вам нужно в цитадель.
Старик прищурился, разглядывая меня.
— А ты кто такой будешь, милок? Чего командуешь тут?
Митька закатил глаза.
— Дед, это ж воевода! Прохор Игнатьевич!
— Какой ещё воевода? — Архип недоверчиво покачал головой. — Воевода у нас Савелий был, царствие ему небесное. А этот… молодой больно для воеводы.
Я невольно усмехнулся.
— Савелий давно помер. Я теперь воевода.
— Помер? — старик нахмурился. — Да я его вчера видел! На завалинке сидел, трубку курил!
Митька тяжело вздохнул.
— Дед, ну какое вчера… Вы его полгода назад видели в последний раз.
— Не ври мне, щегол! — Архип стукнул клюкой о землю. — Я хоть и старый, но не слепой! Вчера было вчера!
Времени на долгие уговоры не было. Я мягко взял старика под локоть.
— Архип, а давайте так. Вы со мной в цитадель пойдёте, а я вам там соли дам. Целый мешочек. И табаку для трубки.
Старик заинтересованно посмотрел на меня.
— Табаку, говоришь? А какой табак-то?
— Самый лучший. Из Посада привезённый.
— Ну… — дед задумался. — Если табак хороший… Только я ненадолго! Мне ещё к Марфе зайти надо, муки занять.
— Обязательно зайдёте, — заверил я, осторожно направляя его к цитадели. — Как всё закончится, сразу к Марфе.
— А что закончится-то? — невинно спросил Архип.
Митька чуть не застонал от отчаяния. Я похлопал парня по плечу — мол, я сам доведу. По дороге дед Архип ещё трижды забывал, куда мы идём, дважды пытался вернуться за несуществующей солью и один раз уверял меня, что я его внук Степан, которого он «сразу узнал по родинке на щеке». Родинки у меня, разумеется, не было.
Сдав старика дежурным у входа в цитадель с наказом дать ему соли и табаку, я направился к казармам. То, что я там увидел, заставило меня остановиться.
На ступенях казармы сидело с десяток бойцов — все бывшие Стрельцы. Перед каждым лежал лист бумаги, в руках — огрызки карандашей. Они писали.
Сержант Панкратов, медленно выводил буквы, время от времени облизывая карандаш. Рядом один из ветеранов помогал молодому бойцу с формулировками — парень был из простых крестьян, грамоте обучился уже в дружине.
— «Любимая моя Настенька», — диктовал себе под нос Ефрем Кузьмич. — «Если читаешь это письмо, значит…»