- Этот мальчик Флинн снова напал на моего сына.
- Кто?
- Ну, знаешь, тот тощий ублюдок.
- А, он. Да.
Эти слова на одну или две ступеньки выше рабства. И я должен носить этот титул, как знак позора. Я направляюсь в Пещеры Арестиса, пролезая сквозь тоннели, и мерцающая свеча в руке единственный источник света. Не то, чтобы это имело какое-то значение. Я хорошо вижу в темноте, со светом или без. Мое настроение мрачнеет, когда я прохожу через кованую дверь в наш дом. Бастард, который живет в самом худшем районе беднейшего плавучего острова в царстве. Мать еще не вернулась домой с работы городским писарем, поэтому я захожу в дом и заменяю все свечи в подсвечниках свежими, которые купил и все это время негодую.
Каждая капля воды, стекающая с потолка пещеры, каждый сквозняк холодного ветра, который скользит по бесконечному числу тоннелей - все насмехается надо мной.
"Выродок. Бастард. Ублюдок".
Я беру свеклу, лежащую на столе, и кидаю в котелок, затем наливаю воду, и зажигаю огонь под котелком. Вот тогда я действительно расслабляюсь и тру разбитые костяшки. Пятна засохшей крови покрывают кожу, и я не уверен, моя она или кого-то еще.
"Безотцовщина".
Я так и слышу это прозвище, произнесенное словно насмешка, когда возвращался домой из города. Под свежими порезами старые. Мне часто приходится отвечать за "титул". Да, иногда меня выводит не "бастард" или "ублюдок", а другие оскорбления, приведшие к этим.
- Тебе ничего не достичь, как и твоей матери-потаскушке, - уличный парень сказал мне это сегодня, и его голос еще звенит у меня в ушах.
Неправильно было это говорить.
- Предупреждаю, еще раз скажешь такое, у тебя будет на несколько зубов меньше.
Он не поверил мне. Я опускаю руку в карман брюк и сжимаю в кулаке маленькие окровавленные резцы. Теперь верит.
За мной открывается входная дверь и входит мама. Я знаю, что она пахнет старым пергаментом и ее пальцы испачканы черными чернилами.
"Писарь плачет словами и истекает чернилами", - говорила она мне, когда я был маленьким и не знал ничего лучше. Я думал, что это правда, что это часть ее магии. Это было до того, как я действительно понял, что является магией, а что нет.
- Десмонд, - зовет она, измученно улыбаясь. - Я скучала по тебе. - Я киваю, не доверяя себе говорить. - Ты читал? - спрашивает мама.
Мы могли бы быть самыми бедными фейри, которые только существуют в этом безбожном мире, но Лариса Флинн тратит все, с таким трудом заработанные деньги, на книги. Книги о королевствах, которых я никогда не увижу и людях, которых я никогда не встречу. Книги о языках, на которых никогда не буду говорить. Книги о жизнях, которыми никогда не буду жить. И под ее крышей я должен узнать все на этих самых страницах.
- Какой в этом смысл? - спрашиваю я, не признавая факта, что действительно читал, потому что не мог не возвращаться к этим проклятым книгам день за днем, решив изменить свою жизнь. Нашу жизнь.
Моя мать смотрит на свечи.
- Десмонд, - ее голос становиться ниже, когда она ласково зовет меня, - кого ты обманул на этот раз? - Она смотрит на меня с укоризной, однако глаза сверкают озорством. Как бы она не притворялась, что не одобряет сделки, которые я заключаю, искусно их поощряет. И в любой другой день, я могу сказать ей что-нибудь, чтобы подмазаться еще больше. Потому что мне нравится ей помогать.
- А это важно? - спрашиваю я, делаю паузу и помешиваю еду в маленьком котелке. Я пахну свеклой и моя одежда в красно-фиолетовых каплях. Я отказался от приличной еды, чтобы выменять ее на свечи. Значит, свекла будет на ужин. Я должен быть благодарен. Всегда может быть еще хуже. Бывают ночи, когда я ложусь спать с полной головой, но пустым желудком. И утром я просыпаюсь с песком в глазах и между пальцев ног, будто я любимый проклятый для Песочного Человека, и весь этот кошмар начинается заново. Я ненавижу нищету. Ненавижу чувствовать, будто мы имеем право лишь на худшее, что может дать этот мир. Но больше всего на свете я ненавижу делать трудный выбор. Книги или еда? Учиться или есть? - Не так уж страшно, позволь ты мне использовать немного магии, - заканчиваю я.
Я могу почувствовать, как сила горит под кожей и на кончиках пальцев, ожидая, когда я призову ее.
- Никакой магии.
- Мам, все думают, что мы слабые. - Сильные фейри владеют магией, слабые - самой минимальной. И все, кто меня знают, верят, что у меня ее практически нет. Без отца, бессильный фейри. Что, кроме рабства, может быть худшей судьбой для человека, живущего в этом мире. Однако дело в том, что магии у меня очень много, и теперь, во время полового созревания, я чувствую бурю в венах. Требуется все больше усилий, чтобы удержать магию.
- Никакой магии, - повторяет она, ставя сумку рядом с покосившимся столом, прежде чем начать помешивать еду вместо меня.
- Значит, у меня есть силы, но я никогда не использую их? - злясь, говорю я, вновь начиная прежний, затертый спор. - И должен читать, но никогда не говорить о своих знаниях?
Мать тянется к моей руке и проводит пальцем по костяшкам.
- У тебя есть сила, но ты ею не злоупотребляешь, - поправляет она. - Да, мой сын. Будь покорным. Говори, но слушай больше. Сдерживай магию и разум.
Что оставляет мне только мускулы. Даже это она заставила бы меня спрятать от мира.
- Они называют меня бастардом, - проговорился я. - Ты знала? - Ее глаза практически незаметно расширяются. - Они зовут меня бастардом, а тебя шлюхой. Вот почему у меня вечно сбиты костяшки. Я дерусь за твою честь, - гнев начинает брать верх, что становится проблемой. И под крышей у матери мне приходится жить по двум жестким правилам: первое - я никогда не должен использовать магию; и второе - я должен контролировать нрав. Я неплох в первом, но во втором хреновый.
Она отворачивается к многострадальному котелку со свеклой.
- Ты не бастард, - говорит мама так тихо, что я едва слышу ее за клокотанием бурлящей воды. Но все же слышу. Мое сердце пропускает удар. Не... бастард? Не безотцовщина? Вся моя вселенная меняет ось в одно мгновение.