Приск: А вот это уже неправда! На самом деле, услышав приказ о жертвоприношении, армия чуть не взбунтовалась, особенно недовольны были офицеры. В то время к Юлиану втерся в доверие некий галл по имени Апрункул. Он предсказал смерть Констанция, обнаружив у жертвенного вола печень с двумя долями, что означало… и прочее, и прочее. В благодарность за счастливое предсказание Юлиан назначил Апрункула губернатором Нарбонской Галлии. В то время ходила шутка: найди этот пройдоха печень из четырех долей, править бы ему всей Галлией.
Апрункул также уговорил Юлиана поставить рядом со своими изображениями изображения богов: мол, если кто-нибудь в знак почтения к императору воскурит перед его изображением фимиам, он одновременно, хочет того или нет, почтит и богов. Эта идея также пришлась многим не по вкусу, но Юлиан об этом умалчивает.
Юлиан Август
Не прошло и недели, как я распорядился тронуться в Константинополь. Не буду подробно описывать наше тогдашнее ликование. Даже зима, самая морозная за много лет, не в силах была его остудить.
Мела вьюга, когда мы миновали Сукки и спустились во Фракию. Ночь мы провели в древнем Филиппополе, а потом двинулись на юг. Еще не наступил полдень, а мы уже достигли Гераклеи - города в пятидесяти милях от Константинополя, где меня ожидал сюрприз. К моему изумлению, на городской площади выстроилась большая часть членов сената и Священной консистории, которые поспешили мне навстречу.
Я был совсем не готов к торжественному приему. После нескольких часов в седле я был весь покрыт грязью и валился с ног от усталости; кроме того, мне отчаянно хотелось по нужде. Представьте себе картину: новоиспеченный император, с ног до головы покрытый пылью, глаза у него слезятся от утомления, мочевой пузырь переполнен, а ему приходится принимать участие в медленной, размеренной церемонии и выслушивать велеречивые приветствия почтенных сенаторов! При этом воспоминании меня разбирает смех, но тогда я изо всех сил старался казаться милостивым и любезным.
Спешившись, я направился через площадь к дому префекта. Я шел по проходу между шеренгами гвардейцев-доместиков… они так называются, потому что расквартированы непосредственно в переднем портике Священного дворца. Производя смотр этого нового пополнения своей армии, я сохранял хладнокровие. В большинстве это были германцы в богато украшенных доспехах… вот, пожалуй, пока и все. Они, со своей стороны, изучали меня с нескрываемым любопытством и тревогой, что вполне объяснимо. Немало императоров в прошлом побаивались своей охраны.
Я поднялся по ступенькам и вошел в дом префекта. Здесь меня ожидали, выстроившись в ряд, знатнейшие вельможи Римской империи; при моем приближении они опустились на колени. Я попросил их подняться. Терпеть не могу, когда старики, годящиеся мне в деды, падают передо мной ниц. Не так давно я пытался упростить придворный церемониал, но сенат не утвердил моего указа - ничем из них не выбить привычки к холуйству! Они доказывали мне, что примерно такой же церемониал существует при дворе персидского царя и мне не к лицу вести себя иначе, а то народ перестанет меня бояться и чтить. Глупости! Впрочем, мне сейчас не до того, на очереди более серьезные преобразования.
Первым меня приветствовал Арбецион. В год моего назначения цезарем он был консулом. Ему сорок лет, он энергичен и на вид суров. Родившись в крестьянской семье, Арбецион вступил в армию простым солдатом и сумел стать командиром всей римской конницы, а затем и консулом. Раньше он метил на место Констанция, теперь на мое. С такой личностью можно справиться двумя способами. Можно его убить. Можно также завалить его по уши работой и держать при себе, не спуская при этом с него глаз. Я выбрал второе, так как давно заметил: если человек достаточно честен и благонамерен, но к тебе относится плохо, последнее ему следует простить. Тех, кто честен в общественных делах, надо к себе приближать, каковы бы ни были ваши личные счеты; в то же время от преданных, но бесчестных людей следует избавляться.
Арбецион приветствовал меня от имени сената, хотя и не был его председателем.
- Мы готовы выполнить любую волю Августа - любую… - произнес он вслух, но по гордому и надменному тону чувствовалось: этому не бывать.
- …и приготовить все к торжественному въезду государя в столицу, как того требует церемониал! - донеслось до меня, и я увидел, что из толпы сенаторов навстречу мне вышел дядя Юлиан. Его трясло от волнения и от малярии, которую он приобрел в бытность наместником в Египте. Я радостно его обнял. Мы не виделись семь лет, хотя, преодолевая страх, старались переписываться регулярно. Дядя за эти годы сильно сдал: лицо осунулось, желтая кожа покрылась морщинами, глаза ввалились, но в тот день он весь сиял. Взяв его под руку, я обратился к сенату: