Я хотел выступить против Шапура зимой, памятуя старую пословицу "В морозы перс не вынет руку из-за пазухи", но, к сожалению, оказалось, что на подготовку к войне нужно добрых полгода. Тем временем Невитта занялся обучением войска. Солдаты были готовы идти за мной хоть на край света; даже кельты чувствовали себя на Востоке значительно лучше, чем ожидалось.
В это время я близко сошелся с персидским царем Хормиздом. Он приходится Шапуру сводным братом, и по праву персидский трон принадлежит ему, но еще в юности Шапур изгнал его. После кратковременного проживания при дворе армянского царя Хормизд связал свою судьбу с нами, и уже сорок лет (сейчас ему шестьдесят) мечтает только об одном -когда наконец римляне завоюют Персию и посадят его на трон. Три императора - Константин, Констанций и я - пользовались его воинской доблестью и обширными знаниями, но я первый всерьез пытаюсь осуществить его мечту; между тем ему цены нет. У Хормизда при дворе персидского царя много тайных сторонников, он прекрасный воин и сражался вместе с Константином в Европе. Разумеется, Хормизд всегда сопровождал и Констанция, когда сей храбрый воитель, собрав на Востоке армию, отправлялся в поход к Евфрату. Всякий раз, дойдя до реки, император разбивал лагерь и ждал, пока не появится Шапур с персидской армией, но стоило противнику появиться в пределах видимости, как Констанций величественно удалялся на зимние квартиры в Таре или Антиохию. Эти пышные военные маневры в конце концов приобрели характер унылой шутки, и Хормизд совсем было отчаялся, но тут власть перешла ко мне. В данный момент он уже без пяти минут персидский царь, и жаловаться ему не на что.
В часы досуга - впрочем, разве можно это назвать досугом! - я допоздна засиживался с друзьями и мы беседовали на множество тем. В то время я особенно близко сошелся с Максимом. Все было снова как когда-то в Эфесе. Как всегда, он служил посредником между мною и богами. Мне особенно вспоминается один из таких вечеров, когда мне было даровано свыше судьбоносное откровение.
В тот вечер мы собрались на террасе парка, окружавшего дворец Дафны. Было тепло, нам открывался великолепный вид на Мраморное море, которое все искрилось k лучах полной луны. Деревья, кустарники - все было в цвету, и воздух наполняли ароматы. Вдалеке побережье моря окаймляли городские огни. В ночной тишине гулко звучали наши голоса, да еще время от времени слышались оклики часовых: "Кто идет?"
Мне показалось, что Хормизд хочет поговорить со мною наедине, и я поманил его в дальний конец террасы. Здесь мы присели на парапет среди цветущих роз.
- Шапур не хочет войны, Август. - Греческий Хормизда оставляет желать лучшего; хотя он прожил среди нас почти всю жизнь, говорит он с сильным персидским акцентом.
- О том же толкуют и сингальские послы, - уклончиво ответил я и отбил пятками по парапету боевую дробь.
- Ты знаешь, как зовут тебя персы?
- Могу себе представить, - вздохнул я. Удивительно, какое наслаждение получают твои друзья, рассказывая, какие пакости говорят о тебе окружающие. Невольно вспомнишь тиранов прошлого, которые казнили каждого, кто осмеливался сообщить им дурные вести. Вспомнишь и позавидуешь!
- Тебя прозвали Молнией.
- Это потому, что я - посланец Зевса?
- Нет, из-за быстроты, с которой ты пересек Европу и захватил противника врасплох у Сирмия.
Мне это понравилось:
- Страх врага перед тобой - залог победы над ним.
- Они боятся Молнии.
- Но солдаты Констанция боятся Шапура, так что, выходит, мы квиты.
- Чтобы тебя умиротворить, они готовы на все, - перешел к делу Хормизд. - Мне передали… - он махнул сорванной розой, и я понял, что кроется за этим изящным жестом: я знал о его связях с оппозицией в Персии, - что Шапур готов отойти от границы и отдать тебе Месопотамию. Он сделает все, что ты пожелаешь, - почти все.
Несколько долгих мгновений мы с серьезным видом смотрели друг другу в глаза. Наконец я улыбнулся.
- Я не буду слушать послов, обещаю тебе.
- Я не имел это в виду, Август.
- Никаких послов. Никакого мира. Только война до победного конца. Клянусь тебе богами.
- Я верю тебе, государь. Благодарю, - доверительно проговорил он на своем ломаном греческом.