Да, ты правильно понял: после Юлиана остался объемистый дневник, в котором подробно, день за днем, описывается персидский поход. Я подумывал было о его публикации и написал к нему примечания, но, чтобы решиться на это, мне надо призанять у тебя мужества - дневник Юлиана значительно опаснее, чем записки. Юлиану, как и мне, было доподлинно известно, что против него готовится заговор, но мне также известно, кто его убийца.
Сейчас я почти закончил примечания к дневнику Юлиана. Из-за удара эта работа замедлилась, но, надеюсь, скоро я к ней вернусь. Если я не решусь на ее публикацию, то с удовольствием продам дневник Юлиана тебе за ту же плату что и записки. Переписчики у нас в Афинах берут столько же, сколько и прежде, а то и дороже.
Надеюсь, твое зрение не ухудшилось; вряд ли в нашем возрасте можно рассчитывать на улучшение. Мой ученик Главк с восторгом рассказывал о вашей встрече прошлой весной, когда он привез тебе записки Юлиана, но его опечалило то, что твое зрение так ослабло. Оривасий умел лечить катаракту без хирургического вмешательства, но я забыл, как ему это удавалось. Обратись к его медицинской энциклопедии - предпочтительно последнему изданию, а если не найдешь, посмотри у Галена. Оривасий, скорее всего, списал этот способ у него.
Гиппия, как всегда, передает тебе наилучшие пожелания. Она бессмертна. Она всех нас похоронит. Во всяком случае, ей явно не терпится похоронить меня. Мы вот уже не один год следим друг за другом, прикидывая, кто кого переживет. До удара мне казалось, у меня солидная фора, но теперь не уверен. Когда я слег, Гиппия вся так и затрепетала и несколько дней, "присматривая" за мной, была весела, как птичка.
Либаний: В довершение ко всему Приск, оказывается, еще и вор! Мы же, кажется, ясно договорились: я получаю все, что осталось после Юлиана, за восемьдесят солидов, а теперь он припрятывает самое важное - и мне ничего не остается, как подчиниться его грабительским притязаниям и платить вновь! По правде говоря, я очень надеюсь, что Гиппия вскорости овдовеет. Приск просто невыносим!
Приск - Либанию Афины, октябрь 380 г.
Посылаю тебе обещанный дневник Юлиана. Мои обширные примечания к нему можешь использовать как тебе угодно. От удара я немного ослаб, но, похоже, память и способность связно излагать мысли у меня не пострадали. Некоторые примечания я надиктовал Гиппии. Их ты отличишь по почерку - он точь-в-точь как у ребенка. Поскольку она теперь мой секретарь, я плачу ей жалованье: она за грош удавится. Она до сих пор меня пилит за то, что я не сумел сколотить нам состояние, будучи приближенным Юлиана. Впрочем, ты-то разбогател задолго до того, как Юлиан стал императором. Помню, как поразил меня твой роскошный особняк в Антиохии, а ты к тому же в разговоре небрежно обмолвился, что недавно послал корабль с грузом на Крит. Повезло Симону, что у него такой богатый отец! Не сомневаюсь, Феодосий удовлетворит твою просьбу и узаконит его.
Я, между прочим, осторожненько позондировал почву среди нескольких лиц, близких ко двору. Все, с кем мне довелось разговаривать, сходятся на том, что государь, скорее всего, не позволит опубликовать книгу, в которой Юлиан будет представлен в чересчур выгодном свете. Не стоит и говорить: я помалкивал о том, что после него остались записки и дневник, но и так ясно - узнай Феодосий и епископы об их существовании, они бы не остановились ни перед чем, чтобы их уничтожить; достаточно вспомнить, с каким усердием пытаются очернить историю царствования Юлиана. Прерогатива любой власти - изображение прошлого в нужном для себя свете. Вот почему до тех пор, пока христианская империя не окрепнет, Юлиан должен исчезнуть из народной памяти или, по крайней мере, превратиться в отвратительное чудовище. Не хочу тебя обескураживать, но факты - вещь упрямая.
По правде сказать, я рад, что документы больше не хранятся в моем доме и попали в такие хорошие руки; я просто хочу предостеречь тебя от возможной опасности, так как недавно мне довелось побеседовать с самим прославленным Авзонием, который сейчас у государя в большой милости. В прошлом месяце, когда он посетил Афины, мне удалось к нему подольститься.
Авзоний невысок ростом, но держится с большим достоинством и производит впечатление человека властного. Однако стоит ему открыть рот, как от этого впечатления не остается и следа. Сразу становится ясно, что он таков же, как все мы, - неуверенный в себе, робкий чиновник, втайне обуреваемый непомерным тщеславием. К тому же он заикается. На приеме у проконсула он заявил, что рад видеть столько выдающихся интеллектуалов и государственных деятелей вместе, поскольку-де рассматривает тебя как "некий мост" между теми и другими. В ответ все присутствующие дружно завиляли хвостами, чтобы он не преминул заметить, как мы его любим и с каким нетерпением ждем от него сладкой косточки. Окончив, он взял меня за руку и заявил, что всегда мною восхищался. Что мне оставалось делать, как не воспроизвести в ответ цитату из его виршей?