Рассвет 2 декабря 1805 года встретил обе армии туманом, медленно вздымавшимся над плоскогорьем Пратцен, где на российской стороне ручья Гольдбах Александр готовился к легкой победе и погоне. "Лицитацию" он начал в семь часов, именно так, как это запрограммировал своим обратным блефом Бонапарт — бросая массы своей пехоты с Пратцена на правое крыло французов. К собственному изумлению, русские встретили там яростное сопротивление корпуса Даву и ввязались в отнимающее их силы сражение. В восемь часов солнце разогнало туман, и император заметил, что главная волна российской армии уже повернулась боком и стекает с возвышенности в направлении "ведущего" ее Даву. В какой-то момент он спросил у командующего французским центром, маршала Сульта:
— Сколько времени тебе понадобится на захват этого холма?
— Двадцать минут, сир!
Наполеон поглядел на часы.
— Нормально, дадим им еще четверть часа.
Через эти четверть часа, в девять, "бог войны" начал проверять карты на руках противника. Он взмахнул рукой, и когорты центральной группировки французов направились в сторону Пратцена. Для Александра это было полнейшей неожиданностью. Французский молот пал на его фланг и начал эффектную работу, несмотря на безумные усилия Багратиона и Кутузова. Последнего чуть ли не сразу ранили, а царь чудом избежал пленения.
Русские начали отовсюду стягивать все полки, которыми можно было распоряжаться (то есть, теми, которые не были на данный момент связаны боем), их бросили против Сульта и корпуса Бернадотта, но, несмотря на храбрые атаки своей кавалерии, уже не могли исправить ошибку и удержать нарастающее в их рядах замешательство.
Кульминационной точкой этого побоища был замечательный рейд кавалерии русской гвардии, которую в отчаянную контратаку бросил великий князь Константин. Это была элита царской армии. И об этом не нужно было знать, достаточно было поглядеть. В первом порыве гвардейцы разнесли саблями и копытами лошадей знаменитый первый батальон четвертого пехотного полка из Вандамской дивизии, который застали врасплох среди виноградников. После этого они раздавили второй, столь же знаменитый батальон и продолжали мчаться дальше в бешенном порыве.
Наполеон видел это в подзорную трубу и обеспокоился. Два лучших линейных батальона его пехоты были снесены, словно кучи перьев, а чудовищный российский таран пер дальше и уничтожал все, встречающееся ему на пути. Против этой элиты следовало направить тоже элиту — в контратаку отправились конные гренадеры Бессьера, сливки французской гвардии. Две гвардейские кавалерии увязли в убийственной рубке, и тогда Константин разыграл последнюю карту, элиту из элит, не задействованную до сих пор золотую дворянскую молодежь Санкт-Петербурга: кавалергардов князя Репнина. Но на сей раз Бонапарт уже не ждал и дал знак адъютанту Раппу, чтобы тот повел французскую элиту из элит — императорских телохранителей, два эскадрона конных стрелков и эскадрон мамелюков.
Через полчаса Рапп вернулся. С лица у него лилась кровь, в ладони он держал рукоять сабли, клинок которой был сломан у основания. Вернулся он без половины своих людей. Зато с князем Репниным, которого мамелюки тащили на веревке, так же, как турки тащили своих невольников.
Полный разгром российской гвардейской кавалерии стал переломным в битве — центр неприятеля лопнул, и возвышенность Пратцен перешла в руки французов. А потом началась резня. Часть русских бежала через скованные льдом озера Менин и Зачаны. Французы подняли свои пушки на Пратцен, засыпали лед градом ядер и потопили сотни неприятелей. К пяти вечера все было кончено.
Русские потеряли сто восемьдесят пушек и от тридцати до сорока пяти тысяч (различия в источниках) убитыми, раненными и взятыми в плен (в том числе — восемь генералов). У французов было неполных полторы тысячи убитых и семь тысяч раненных. Генерал Ланжерон уже после битвы обратился к генералу Дохтурову:
— Видел я разные поражения, но подобного даже представить не мог.
Военные эксперты соглашаются с ним, называя Аустерлиц "вторым, наряду с Каннами Ганнибала тактическим шедевром в военной истории".
Царь Всея Руси сбежал с поля битвы, целый день и всю ночь мчался он в направлении собственной империи, теряя по дороге свиту, рассеиваемую по причине страха и темноты, пока не остался один, отчаявшийся и обессиленный, на измученном коне. Советский историк Тарле написал, что во время этого бегства "Александр трясся как лист и, утратив контроль над собой, расплакался. И бежал он еще несколько последующих дней".