— Это красивейший мужчина моего королевства. Когда-то он был кучером, и я собирался направить его послом в Россию.
Они не допускали мысли, что какой-то "корсиканский пигмей" мог бы нанести хоть какой-то ущерб их государственности. Они объявили Наполеону войну, а тот весьма быстро показал, как сильно они ошибались. В течение всего лишь одного дня, 14 октября 1806 года, одновременно — под Иеной и Ауэрштедтом. На этих двух полях головные прусские армии перестали существовать, а через месяц как таковая перестала существовать и сама Пруссия.
И только тогда за карточный стол уселся Александр, и начался третий раунд императорского покера. Возникает вопрос: почему царь начал новую игру так быстро после аустерлицкого поражения, вместо того, чтобы переждать и набрать побольше сил? Он был вынужден. И вовсе не потому, что действовал договор о взаимной помощи, заключенный с Пруссией в июле 1806 года — к подобным договорам царь относился, как большая часть здоровых мужчин к свидетельству о заключению брака. Должен он был по трем иным причинам.
Царь был обязан сделать это, в первую очередь, потому что сразу же после Аустерлица в его разъяренном офицерском корпусе стали ходить слухи, что если царь быстро не реабилитирует себя, его может ждать судьба покойного папаши. А поскольку Александр сам когда-то дал возможность отцу встретиться с такой судьбиной, с тех пор у него ушки были на макушке, и подобные шепотки он выхватывал все до одного. Опасаясь новой неудачи (в конце концов, покер — игра рискованная) он решил — как нам известно — дать побольше свободы офицерскому корпусу, так, чтобы теперь ответственность была общей.
Во-вторых, ибо сразу в двух местах для интересов России возникла угроза: в Польше и в Турции. В Константинополе, в султанском гареме в пользу Франции действовала таинственная одалиска, с которой, пока что безрезультатно, сражалась британская контрразведка, а французские офицеры обучали турецкую армию для войны с Россией. В то же самое время, Великая Армия, надавав пинков Пруссии, перешла Одер и катилась дальше, на восток, а поляки посылали к Наполеону депутацию за депутацией с мольбой восстановить их независимости. Какие-либо и чьи-либо действия над Вислой и Босфором Петербург считал вмешательством в свои внутренние дела.
И, наконец, в-третьих он был должен так поступать потому, что после Аустерлица и Иены тот самый его партнер ("узурпатор") мог уже и вправду считать себя воплощением Карла Великого — императора всей Западной Европы. Император Всея Руси давно подозревал корсиканца в желании воскресить Священную Империю Запада. Он был в этом уверен. Ибо, с какой же это целью Бонапарт, сразу же после своей незаконной коронации, отправился в Аахен и потребовал от курии выдать ему самую ценную реликвию собора — щепку из Святого Креста, которую Карл получил от калифа Гаруна-аль-Рашида? Откуда появился слух, что когда он выходил из собора, над его головой сиял нимб Каролингов? И разве не сам ли он нагло обратился к кардиналу Капраре: "Передай папе римскому, что я Карл Великий!". Александр этого стерпеть не мог и решил со всем этим покончить — изгнать жадного хищника назад на какой-нибудь вшивый островок, лучше всего — необитаемый.
Но имелась еще одна причина, относительно которой во французских казармах раздавались не слишком-то изысканные шуточки. Речь шла о чувствах царя к прусской королеве, красавице Луизе, которая — как мы помним — пользуясь слепотой собственного супруга, столь гостеприимно приняла Александра год назад в Берлине. Это она, "героическая богиня всего народа, священное воплощение отчизны", затеяла, не известно зачем, войну Пруссии с "богом войны" и этим отчизну уничтожила. А когда блицкриг закончился, она сбежала в Кёнигсберг и начала вымаливать у своего бога помощи. Вы думаете, что она направляла моления Иисусу Христу? Отнюдь. Луиза писала Александру: "Повторюсь, что верю в Тебя как в Бога". И еще, чтобы потом историки не сомневались в стопроцентной мужской силе царя: "Чтобы верить в совершенство, нужно знать Тебя…". А вообще-то, она постоянно называла Александра своим "ангелом-хранителем".