Морис Палеолог, посол Франции в Петербурге перед Октябрьской революцией, так охарактеризовал своего предшественника столетней давности: "Душа у него лишь на первый взгляд была благородной, в действительности же это была беспокойная натура, с юмором висельника, нечистой совестью и слабой волей. Пройдоха высшего класса: оперирует софизмами, будучи склонным к компромиссам и всяческим интригам".
Двуличие Коленкура проявилось, причем, весьма ярко, уже в первые недели его деятельности в Петербурге — по турецкому делу. Александр беспрерывно возвращался к этой теме, имея аппетит, прежде всего, на турецкую Молдавию и Валахию. Посол сообщил ему, что ценой за эти две территории для Франции будет Силезия и сразу же, "доверительно", прибавил, что Наполеон желает превратить Силезию во французский военный форпост на востоке, который бы поддерживал Польшу, что ужасно возмутило царя.
За гораздо меньшие делишки многие монархи сокращали своих послов на голову.
Совершенно иным человеком был генерал, граф Петр Александрович Толстой (1769–1844), брат гофмейстера царского двора, Николая Толстого; антилиберал, главный представитель наиболее реакционных российских кругов, враг Чарторыйского и союзник Долгорукого. Только это не был человек того же покроя, что "un frèliquet" Долгорукий, и потому превосходно годился на пост посла в Париже. Толстой ненавидел Наполеона (наверняка, в основном, потому, что участвовал во всех кампаниях, в которых "бог войны" изрядно потрепал шкуру царской армии) и не поддался ему на своем аванпосту. Ну а Наполеон применил идентичные, что и Александр, методы: красивые словечки на каждом шагу, очаровательные улыбки, лесть, подарки, обещания, восхищения. И все эти представления, "expositions", те самые "manifestations de la grandeur" — в Тюильри были выставлены великолепные подарки, которые царь прислал своему "брату" посредством Толстого.
Толстой не позволил себе влюбиться и позволить убрать из себя хотя бы кроху ненависти к "узурпатору". Вежливый — но холодный, полный уважения — но и свободы действий, учтивый — и все же решительный, чуткий и не позволяющий обвести себя вокруг пальца, граф быстро сориентировался, к чему все это ведет. Его принципиальный рапорт, лишивший Александра иллюзий в отношении Турции, содержал в себе формулировки, острые, будто клинок восточной сабли:
"Планы Бонапарта в отношении нас ясны. Он желает сделать из нас азиатскую страну, оттолкнуть за давние границы. Еще он желает отдалить наши войска от Константинополя и, чтобы все это еще и красиво выглядело, предлагает поход на Швецию. Остальные же наши войска он бы с радостью направил в дальние походы, куда-то в Персию и Индию…".
Со Швецией, Персией и Индией — все было правдой, только не в указанной последовательности. Существенным же было то, что Толстой расшифровал цели карточной торговли Бонапарта, и в качестве credo взял себе слова, услышанные в отношение корсиканца от Меттерниха, тогдашнего представителя Австрии в Париже:
— Пускай ему кажется, будто бы он обманул нас как глупых детей, таковыми мы не будем. Наступит и для нас день, когда подобное положение вещей закончится, ибо все это идет вопреки природе и цивилизации!
Книга — это не магнитофон, потому уважаемые читатели не могут услышать, как красиво прозвучали эти благородные слова в устах такого любителя природы и защитника цивилизации, каким был герцог Клеменс Лотар Меттерних. В голове не укладывается, ну почему его союзник и дружок по антилиберальному крестовому походу, лорд Палмерстон, назвал его "величайшей сволочью во всей Европе".
Теперь мы уже можем вернуться в день 24 января 1808 года, когда беседа с Савари дала понять Наполеону о закулисных действиях "союзников", и когда у него в голове родился хитрый план — план отправить российскую армию куда угодно, лишь бы она только повернулась своими спинами к Парижу и границам Польши. Он решил повторить первый раунд императорского покера. Так точно — индийский мираж!
Уже 2 февраля он уселся за стол и написал "брату" два письма. Одно коротенькое, анонсирующее высылку в качестве подарка научного труда Каирского Института. Второе, весьма обширное, наполненное дифирамбами и напыщенными формулировками, в котором он изложил свой проект выхода к берегам Ганга через Константинополь и Кавказ, давая понять, что впоследствии, возможно, не был бы исключен и раздел Турции, закончил же Наполеон словами: "Вознесемся над помехами. Наша обязанность — нашей политикой помогать Провидению и идти туда, куда нас ведет неизбежный ход событий. В этих словах я раскрываю всю свою душу Вашему Императорскому Величеству. Дело Тильзита определит судьбы мира".