Наполеон и предполагать не мог, как сильно любит его Талейран, и, тем более, не предполагал, что в Эрфурте его обожатель одним махом сам свяжется с Александром, Александра свяжет с австрийцами, а вдобавок в этот небольшой, частный хлев введет месье Коленкура. Впоследствии к ним присоединится еще и Фуше.
Действительно ли Бонапарт ничего не заметил? Да, он заметил странную перемену в поведении "брата" (это случилось после первой встречи Талейрана с царем), но приписал это… бесцеремонности и ненадлежащим высказываниям маршала Ланна! Но вот того, что в конвенции от 12 октября большинство полезных для Александра моментов царю было подсказано дуэтом Талейран-Коленкур, заметить не мог, он же ведь не был телепатом, а французская контрразведка в этом вопросе проморгала. Так, по крайней мере, считает Тарле и многие другие историки. Но…
Вот именно, имеется здесь некое "но". Ибо существует и такая, не лишенная оснований гипотеза (это же сколько гипотез в моем сочинении, но это, прошу вас, мои уважаемые читатели, покер: та самая игра в которой многие карты так и остаются закрытыми до конца), что Наполеон в Эрфурте использовал Талейрана для того, чтобы обмануть противника, рассчитывая на его нелояльность, и потому-то он и не поверял бывшему министру всех секретов карточной торговли. У этой гипотезы имеются и неплохие ноги. Артур Леви в своем труде "Napoléon intime" цитирует то, что Бонапарт сказал Меттерниху о Талейране вскоре после Эрфурта:
— Я никогда не использую его, если он чего-то желает. К нему я обращаюсь, когда он чего-то не желает, давая ему понять, что как раз этого я и жажду более всего.
Нам известно и другое высказывание императора, благодаря беседе с государственным советником Рёдерером, имевшей место менее, чем полгода после Эрфурта (3 марта 1809 года):
— Талейран, Талейран! Я осыпал этого человека почетом и богатствами, а он все это использовал против меня! Он изменял меня, сколько мог, при всякой возможности, какая встречалась!
Понятное дело, под словом "измена" Бонапарт понимал мошенничества и политические шахер-махеры Талейрана, но он никак не предполагал, что тот осмелился на государственную измену и шпионаж против собственной отчизны — если бы он об этом знал, то приказал бы незамедлительно «повесить на ограде площади Кароссел", как однажды обещал дипломату в приступе гнева.
Несмотря ни на что — эрфуртский раунд Наполеон явно проиграл. Специфика этого поражения заключалась в том, что, если до сей поры Бонапарт всегда осознанно понимал, кто выиграл, а кто проиграл, то на сей раз он ошибся. Наполеон был уверен, что это он победитель, что это он обвел Александра вокруг пальца и даже купил себе его симпатии. И в этом он был настолько глубоко уверен, что и сам почувствовал к "брату" толику симпатии. Из Эрфурта он написал Жозефине: "Моя приятельница (…) Я был на балу в Веймаре. Император Александр танцевал, а я — нет; сорок лет — что ни говори — это сорок лет (…) Александром я доволен, а он, похоже, мною. Если бы я был женщиной, то, возможно, я в него и влюбился бы (…) Мы охотились на поле битвы под Иеной…".
Какое отношение имеет к проигрышу эта охота? Так вот, на той охоте близорукому царю прямо под ствол, на пять шагов подвели великолепного оленя. Только лишь после этого монарх удачно выстрелил в цель. А Наполеон, шутивший в письмах к жене, своим людям сказал, будучи свято уверенным, что выставил молодого соперника дураком и "завел в дебри":
— Это заяц, получивший дробью по лбу и теперь мечущийся по кругу!
Не замечая, что это никакой не заяц, а лис, и что сам он не попал в него, практически приставив ствол к голове, Наполеон проявил еще большую близорукость. Он уже начал выстраивать крутую наклонную плоскость собственного падения.
РАУНД СЕДЬМОЙ
Раунд дипломатов и девиц на выданье
(Игра на три стола: в Париже, Петербурге и в Вене)
МАТРИМОНИАЛЬНАЯ ПРОВЕРКА
В Эрфурте же случились еще два события, на первый взгляд маловажные, но весьма значимых в своих последствиях на чашах весов уже седьмого по счету раунда императорского покера.
Во-первых, Александр снял Толстого с должности главы парижского посольства. Это был ход высшего покерного разряда. Ведь ненависть графа Толстого к французам настолько хорошо была всем известна, что данный ход не мог быть ими быть прочитан иначе, как еще один жест дружбы в отношении к обожаемому "брату". В действительности же, царь, зная, что игра входит в решающую предвоенную фазу, не мог позволить себе риска использовать в дипломатических контактах человека, ненависть которого к французам подвергала российскую политику опасности демаскировки. Присутствовавший в Эрфурте Толстой должен был тут же вручить императору Франции отзывные грамоты. Наполеон же, с типичным для себя великодушием, подарил ему на прощание великолепный сервиз и гобелены, которые украшали его апартаменты в Эрфурте. Таким образом, он пытался сделать так, чтобы отзыв утратил признаки открытой немилости.