-А ты чего, Печенег, лезешь? Тебе какая корысть? В депутаты собрался, что ли? Так там уже все места расписаны между ворами и блатными! Ты кто будешь?
-Власти пусть платят! Наворовали народное добро, не обеднеют! – авторитетно и громко высказал свою позицию Павел Талаш – Развели свалки, только вонь и грязь от этих властей, а проку никакого!
-Ну, ты, Пашка, и наглец! Те вонь и грязь чьи будут? Это же ты за оврагом место застолбил, когда строиться начал! А потом все вы туда валить стали! Сейчас пройти мимо невозможно, вот вы калинковцам и начали гадить! Сколько они терпели! – едко отвечал Печенег, а по паспорту – Печенкин Максим Семенович, восьмидесяти лет отроду, проживающий в собственном старом бревенчатом доме-пятистенке недалеко от Талашей.
-А ты меня не стыди! Власти нам тогда зачем? Нефть народную за границу продают, а деньги куда девают?! Этот буржуй помер, и сынок его в наследство миллионы загребет, за что? Хозяин завода!
-Так тебе тоже предлагали в компаньоны идти! А ты за легкими денежками погнался! Помнишь, как Ковригин вас всех уговаривал, а вы? – хмыкнул Печенег – Что, жаба задавила сейчас?
-Уговаривал! Нам жрать нечего было тогда! И это мои деньги, не краденные.
-Не ври! Ты на акции не хлеба купил, а машину новую. Вот и любуйся на нее теперь, хотя ты поменял ее уже давно. А вы, дураки, Пашку все слушаете, а потом локти кусаете! – махнул рукой Максим Семенович и, захватив свой табурет, направился домой.
-Нас учить не надо! Старый хрыч! – с сердцем выкрикнул вслед старику Павел Талаш.
-Печенег акции не продал и еще ваучеры вложил – завистливо прошуршало за спиной у поселковского вожака – Миллионером, наверное, стал!
-Хватит! В нашей стране простому человеку не разбогатеть, только жулье жирует - прервал робкий мятеж своих подчиненных Павел, очень не любил он вспоминать тот обидный случай, и продолжил:
-Валиев скоро явится, надо нам всем вместе держаться – никаких штрафов не платим, ни в чем не признаемся, требуем от властей соблюдения наших прав! И наследника тоже надо на место поставить! Нечего ему тут командовать!
-Ты, Павел Александрович, что-то уж слишком бойко распоряжаешься. Завод-то не твой! И Ковригин помер, кто тебя слушать будет?
-Трусы! Завод – это мы, без нас он – груда железа и все! Работали мы без буржуев и ничего, не пропали – убеждал сторонников Талаш, но народ сомневался…
Вот такая она, российская провинция, огромная и разная, упрямая и неуступчивая, не поддающаяся на уговоры и посулы, бездонной черной дырой засасывающая гигантские кредиты, субсидии да субвенции центральных властей безо всякой отдачи и результата. Не желает она реформироваться и все тут! А вот кровавым вампирам и беспринципным подлецам удалось в прошлом веке сдвинуть эту махину с места. Почему? Может, потому, что страна была одна – одновременно побеждающая и страдающая, репрессированная и свободная, честная и подлая, но одна и везде – в Москве, в Кулешах, и даже в крошечных Лучанах. А сейчас, сколько разных Россий насчитать можно? Одни – богатые и гордые, другие – сгорбленные и нищие, третьи – развитые и космополитичные, четвертые – забитые и депрессивные, трезвые и запивающиеся. Мы снова должны стать равными и жить в единой стране, а не в столицах и гетто.
Глава 4. Прости и прощай.
Дождь нескончаемой сплошной стеной окружил Москву, размывая пеленой жилые и административные здания и сооружения, зеленые мохнатые парки и скверы, заливая блестящие асфальты автомобильных и пешеходных дорог в глянцевые, переливающиеся ледяные катки. Огромный город превратился в струящийся водный мир, заполненный непрекращающимися полупрозрачными энергетическими потоками, милостиво позволяющими скорбящим не прятать свои горе и боль, а лишь пробормотать в ответ на недоуменные взгляды незнакомцев на их мокрые глаза и щеки: «Дождь… это все дождь…».
Всю ночь Григорий бродил по Москве и плакал. Зачем ему жить дальше? Все кончено – он никогда не будет счастлив! Как много он не сказал единственному родному на Земле человеку, как он был жесток и невнимателен!
«Папа, я не хочу! Не оставляй меня! Я не смогу без тебя!» - отчаянно, до боли сжимались кулаки, и все силы брошены на то, чтобы сдержать этот крик: «Папа!». Но снова навстречу незнакомцы, снова его тихий ответ - «Дождь… это все дождь…» и снова бесконечная московская ночь. Когда же смирение и усталость заглушат боль и позволят жить дальше?