-А ребята как же? Боюсь я за них. Что их ждет?
-Почему боишься? Ну не получат высшего образования, пойдут работать руками или в предприниматели подадутся. У каждого своя дорога, всегда так было.
-Нет, они отличаются! Они наивны и покорны, готовы терпеть любое оскорбление сильных, готовы мириться с унижениями. Подобных себе они тоже не защищают, даже тех, кто в их стае! Мне страшно за них! Они сразу согласны с тем, что никто им ничего не должен – ни страна, ни люди. Они не сомневаются в правильности своей нищеты, не только денежной – любой нищеты! И потому они беззащитны.
-А ты что ждал? Строителей светлого будущего твоя школа больше не выпускает, а гремлинам ничего не надо. Ведь бороться можно только за что-то настоящее и вместе! Где это взять сейчас?
-Но надо что-то делать! Я не спорю, школа должна меняться, но не умирать.
-Так мы все сейчас умираем, и не от голода и холода, а от безъисходности нашей провинциальной, бессмысленности и пустоты. Пусть мы сейчас сытые, относительно конечно, но пустые до самого донышка!
-Ты знаешь, я все чаще и чаще сравниваю советскую школу и нынешнюю. И думаю: «Сколько же всего мы потеряли!»
-Прошлого не вернуть, сын. Всякое там было - плохого не меньше, чем хорошего. Нельзя человека превращать в винтик, он не просто свободен добиваться сам своих целей, но и должен сам это делать, а не прятаться в строю, даже в сытом строю!
-А ты ведь всегда так думал, но социализм строил как все. Почему?
-Никто не выбирает свое время, мы приходим на все готовое. Но быть честным или врать, делиться или крысятничать, быть своим или чужим мы выбрать можем!
-Не знаю. Порой мне кажется, что я ничего уже не могу!
-Это только кажется. Выбор есть всегда, он был даже тогда в сорок первом.
-И все равно я не понимаю! Что происходит у нас? Посмотри, во что превратились Кулеши. Где та интеллигенция, бывшая нашим молчаливым большинством? Она гибнет, ускользает навсегда, потому, что ее дети никогда не поднимутся не то что на ступень выше, а просто на равную с родителями ступень! Многие девочки и мальчики из семей инженеров в третьем поколении никогда не смогут получить тех же знаний, специальностей и работ, что получили их деды и отцы. Они аутсайдеры перед столичными сверстниками. У меня нет таких учителей, как в Москве, а те, что есть, заняты по самую макушку, но только не образованием.
-Я это уже слышал много раз. И что? Ты продолжаешь бегать в своем колесе. Сейчас ты покричишь, повозмущаешься, а завтра снова бегать и бегать, этот круг не закончится никогда. Единственное спасение – разорвать его к черту!
-А дети?
-Они не востребованы уже сейчас, хотя единицы возможно пробьются. Завтра будет хуже. Многие станут гремлинами, а для России это гибель.
-А, может, это справедливо! Помнишь Демьяна? – требовательно спросил Александр Максимович своего отца.
Максим Семенович Печенкин опустил глаза, он ничего не забыл, не мог забыть!
Ему тогда было четырнадцать лет, и жили они с матерью в деревенском доме в бывшей коммуне имени Демьяна Курицына, переименованной после его ареста в поселок Металл Советов, жили бедно, как и большинство, впрочем, в те годы. Отец, вернувшийся с войны без ноги, умер в пятьдесят втором, Мать, Аглая Печенкина, работала на заводе в электроцехе, старший брат Максима Виктор как раз пошел служить срочную матросом на подводную лодку на Тихом океане, а служба длилась тогда пять лет. Аглае с сыном тяжело было – денег не хватало, да и сил тоже. Летом пятьдесят шестого года, когда Аглая сидела и ревела, как собрать Максима в школу, ей предложили принять на постой жильца. Женщина вначале засомневалась: «Что люди скажут?». А потом решила, что хоть обувку справит Максимке в школу. Так в доме Печенкиных появился худой, усатый, молчаливый старик, а звали его Демьян Кузмич Курицын.
Максимка настороженно принял чужого человека, стеснялся и шарахался от него по углам, но любопытство побеждало, и он, из тех же углов, начинал следить за незнакомцем. Мужчина вел себя тихо и незаметно, выдавая свое присутствие только громким кашлем и запахом табака, а на приглашения Аглаи поужинать с ними отвечал неизменным и вежливым отказом. Максимка даже загрустил ввиду отсутствия каких-либо событий – не было ничего интересного в постояльце, а сам он казался каким-то пыльным и скучным.