Но Сергей не позвал. Не отходившая все эти дни от подруги Янка силком утащила ее с кладбища домой и сразу уложила в кровать. Вообще, из всей нашей дружной компании лишь Янка и могла в то время мыслить и поступать здраво и быстро. Только всесильной она не была, увы.
Немного успокоившись после пробуждения Изольды, Янка все внимание и помощь сосредоточила уже на Линде, та реально пугала ее. Линда погружалась в какую-то черную дыру, по-настоящему черную – постоянно забиралась в самые темные дальние углы большой московской квартиры Кривицких и молча сидела там часами, ее прозрачные чистые голубые глаза почернели от расплывшихся зрачков, волосы утратили свой естественный платиновый блеск, она с трудом вспоминала о муже и сыне. Но через два месяца Янка испугалась еще больше, когда увидела, что чернота внезапно отступила от Линды, и та снова стала как бы прежней – светлой и нежной. Нет, Янка чувствовала, что это неправда! Если бы Линда Ковригина изменилась после той бандитской ночи – подурнела, погрубела, а так и должно было быть! Но она будто получила весточку о том, что все несчастья и горести земного мира скоро отпустят ее навсегда, а потому ей не нужно сбрасывать свою старую кожу.
Янка кинулась к Ковригину:
-Вези ее к врачу, Саня! Не откладывай! Это плохо, очень плохо!
-Почему? Она опять стала улыбаться, занимается с Гришей и вообще.
-Да не улыбается она! Она смирилась и не борется. Санечка! Я боюсь, она же так прощается со всеми нами. Сделай что-нибудь!
Ковригину совсем не пришлось уговаривать жену поехать с ним к врачу, Линде было все равно. Врачей было много, московских, питерских, немецких, швейцарских, и все повторяли только одно страшное и короткое слово, а на вопрос о прогнозах болезни лишь сочувственно вздыхали, пророча срок менее года. Вода текла и текла огромной широкой полосой, не останавливаясь даже на миг!
Линда прожила десять месяцев, стараясь не причинить никому никаких неудобств, пряча ото всех свою боль и страх, она оставила близким ощущение чистоты и нежной грусти от этих коротеньких трехсот дней. Остался еще ее разговор с Изольдой:
-У Янки с Мироном своя семья, а ты и Саша остаетесь одни. Ты же любишь его.
-Ты знала?
-Конечно. И меня всегда удивляло, почему ты бежишь от своих чувств. Но ты не хотела поговорить со мной об этом.
-У нас никогда ничего не было!
-Я знаю.
-Он любит только тебя!
-Я знаю.
-Тогда зачем ты говоришь об этом?
-Чтобы просто поговорить с тобой, за все время ты боялась остаться со мной наедине. Но ты же ни в чем не виновата!
-Ты хочешь, чтобы мы были вместе после того…
-После моей смерти? Нет. Это глупо хотеть за кого-то. И решать за кого-то, как ты.
-Так что мне делать?
-Просто жить, а не терпеть глупые неудобства и ограничения. Скоро Александр станет совсем другим, не таким, каким я его знала! И ты станешь другой. Но тебе будет хорошо в моей семье, хотя, уже и не в моей. Попробуй остаться, кем – решишь сама. Ты нужна им.
-Я не хочу! Честно, я не хочу, чтобы ты…
-Умирала? Не бойся, смерти нет! Я не исчезну бесследно, и мой Александр будет всегда со мной. Будешь ли ты любить его другого? Не знаю.
-Линда! Не уходи, поживи еще, хоть чуть-чуть поживи еще.
-Не могу.
Через три недели Линда не проснулась после черной ноябрьской ночи.
И затрубили медные трубы! Но послушаем мы их позже.
Печенег гостеприимно потчевал гостя дарами своего сада – стол был заставлен стеклянными баночками с приторным клубничным и малиновым вареньем, нежным, тающем на языке грушевым повидлом и еще чем-то похожей консистенции, но различающемся разными оттенками теплых цветов.
-Угощайся, Мирон! Давай, еще чаю налью.
-Чего-то много всего, я же не сладкоежка.
-Да сахарится все! Марина, невестка, каждый сезон наготавливает кучу, а ребятишки не едят, магазинные сладости им подавай! А она уже не знает, куда девать это добро, мне тащит. Так что извини, но, может, еще чего-нибудь попробуешь? Я тебе и с собой дам, Григорию для мозгов сейчас глюкоза ох как нужна!