Самого Артёма почти не было видно — только голова торчала над открытой нараспашку водительской дверью.
Рация зашипела у меня в руке:
— Граф, слышишь меня? — голос Михалыча звучал спокойно и деловито, в нём слышалась та особая нотка, которая бывает у людей, привыкших работать в экстремальных условиях.
— Слышу отлично, — ответил я, не прерывая работу телекинезом.
— Я тут с начальством связался. Они теперь в курсе нашего заезда. Паматькались, конечно. но к сведению приняли. И свежие данные сообщили. Ширина фронта — двенадцать километров, ветер стабильный, юго-юго-западный. Авиация наготове, движки греют, но поднимут их, только когда мы закончим. Так что работаем.
Двенадцать километров. Чёрт. Это означало, что пожар разбушевался не на шутку, и мы были единственной надеждой на его остановку. По крайней мере, до того, как он спалит всё, что у меня есть.
— Понял, — ответил я, отшвыривая телекинезом здоровенное бревно. В глазах потемнело на секунду. — Как там мелкий?
— Брат твой молодец! Не каждый в унитаз так струёй попасть могёт. Снайпер! — в голосе Михалыча прозвучало неподдельное уважение. — Слушай, граф, впереди мост, километра через три. Вам бы лучше заранее до него добраться.
— Принял, отрываемся, — я отпустил кнопку передач. — Катя, прибавь газу.
Пикап рванул вперёд. Спидометр показал сорок, потом пятьдесят. Меня вдавило в кресло головной болью. Ощущение было, будто череп попал в медвежий капкан, ещё чуть-чуть, и он просто лопнет, как переспелый арбуз.
— Как ты? — спросила Катя, заметив, видимо, моё состояние. — Может, притормозить?
— Нормально. Работаю, — процедил я сквозь зубы. — До моста недалеко, продержусь.
Но было ненормально. Казалось, этот сраный хворост тычет своими долбанными ветками прямо в мозг.Естественно, говорить об этом Кате сейчас я не собирался. Но она и сама, конечно, видела. Поле телекинеза дрожало, становилось неустойчивым. Что хуже всего — резерв в таком режиме расходовался вдвое быстрее и не успевал восстанавливаться. Так меня точно на всю полосу не хватит!
ㅤ
Как бы то ни было, но мы оторвались от бензовоза почти на километр. Я сам не заметил, как это случилось, поглощённый непередаваемыми ощущениями. Просто раз — и хворост закончился, а впереди показался мост. Если это вообще можно было назвать мостом.
— Вот дерьмо, — выругался я, разглядывая конструкцию.
Старые железобетонные плиты, покрытые трещинами, местами дырявые, поверх которых были небрежно набросаны доски. Кое-где бетона вовсе не было, торчала ржавая арматура. Под мостом, пересекая просеку под прямым углом, журчал ручей, метра три в ширину и по колено глубиной, над которым смыкались кроны деревьев, создавая зелёный туннель. На обоих берегах ручья, сбоку от моста, громоздились две внушительные кучи хвороста — видимо, оставленные здесь во время расчистки просеки.
И вроде ручей-то тьфу, можно было бы и вброд форсировать. Да только берега крутые и глинистые. Спуститься ещё можно. А вот подняться точно не получится.
Катя остановилась перед мостом.
— Давай я выйду, а ты поведёшь, — предложила она. — Мне надо мост почувствовать.
Я кивнул, и княжна выскочила из машины и первой перешла мост пешком, ощупывая плиты ногами.
— Готова? — крикнул я, пересаживаясь за руль.
Сзади уже слышалось рычание бензовоза и рёв рукотворного огненного змея.
Катя кивнула, присела на корточки у дальнего края моста и упёрлась ладонями в бетон.
— Поехали, — выдохнула она.
Я медленно подъехал к мосту. Передние колёса въехали на первую плиту — и она треснула, просела. Но не рассыпалась, лишь завибрировала. Я почувствовал, как под колёсами что-то изменилось. Вибрация, которая была секунду назад, внезапно исчезла. Плиты словно срослись, превратились в единый монолит. Катя держала.
Я проехал мост на первой передаче, осторожно, внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Железобетонные плиты трещали и крошились, но не расходились. Добравшись до противоположного берега, я остановился метрах в пятнадцати от моста и вышел из машины.
Быстро сгрёб хворост и здесь, формируя отвал, чтобы потом быстро двигаться дальше. Вернулся к Кате.
Тут как раз подъехал бензовоз, который тоже здорово оторвался от фронта огня. Михалыч остановился у первой кучи и тщательно пролил хворост. Затем выключил подачу горючего.
Я видел, как он что-то сказал Артёму, и тот, выскользнув из страховочной петли, перебежал мост к нам.
Выглядел он не очень. Лицо бледное, глаза мутные.
— Как дела, боец? — спросил я, протягивая ему флягу с настойкой.