Между тем пламя начало меняться.
Яркое жёлто-оранжевое пламя отжига вдруг словно задохнулось, цвет его сменился на багровый. Вслед за ним и основной фронт как будто запнулся. Высокие языки, которые ещё минуту назад били к небу, опустились, словно задыхаясь. Дым из белого и серого превратился в густо-чёрный.
— Кислорода не хватает, — прокомментировал Михалыч. — Два пожара не могут на одной территории ужиться.
По всей линии отжига возникали вихри — огненные смерчи, которые бешено крутились несколько секунд, а потом исчезали.
Фронты сблизились на сотню метров. На пятьдесят.
— Сейчас, — выдохнул Михалыч. — Сейчас будет…
И тут произошло то, что я запомню на всю жизнь.
Ослепительная, беззвучная белая вспышка в месте встречи.
Не жёлтая, не оранжевая — белая, как магний. Стена огня взметнулась к небу на высоту в сто с лишним метров, выше любых деревьев, выше ЛЭП. Я даже прикрыл глаза, но свет пробивался даже сквозь веки.
Потом всё почернело.
Дым — чёрный, густой, непроглядный — заволок место встречи двух пожаров. И там, в этой черноте, продолжали вспыхивать новые участки постепенно соприкасающихся фронтов.
Несколько секунд стояла тишина. А потом до нас донёсся грохот.
Нет.
ГРОХОТ.
Как если бы разом взорвался склад боеприпасов. Как если бы небо треснуло пополам. Земля под ногами вздрогнула, подпрыгнув. Катя инстинктивно прижалась ко мне, я обнял её за плечи.
Грохот длился и длился, переходя в протяжный рокот, похожий на звук реактивного двигателя.
— Взрыв пиролизных газов! — авторитетно пояснил Михалыч. — Они без кислорода накапливаются, а потом детонируют, как вакуумная бомба!
— Ого, — выдохнул Артём, когда рокот немного стих. — И вот это сделали мы?
— Мы, — кивнул Михалыч, и в его голосе слышалась слабо скрываемая гордость.
Но главное — огонь остановился.
Основной фронт, который ещё полчаса назад пожирал всё на своём пути, теперь упёрся в чёрную полосу. Понятно, что наш отжиг не успел выжечь лес полностью, и дай пожару волю — он снова разгорится. Но всё, что могло быстро гореть — уже сгорело, и атака стихии захлебнулась.
— Получилось, — тихо сказала Катя.
— Получилось, — согласился я.
Мы спасли усадьбу. Спасли деревню. Спасли жизни людей. По крайней мере, выиграли им время, чтобы отойти.
ㅤ
— Сейчас бы в душ, — вздохнула Катя, оглядывая себя.
Мы действительно выглядели не лучшим образом. В пыли, копоти. Кожа на лице горела и чесалась от ожогов — последствия нашего прорыва через огонь в Ольховке. Только Артём был в лучшем состоянии — как он сам выразился, «попарился в бане», но зато лицо не обжёг.
— Ну, душ не душ, а умыться можно, — сказал я, поднимаясь с травы.
Мы спустились к ручью. Вода бежала меж камней прозрачная, студёная. Я присел на корточки, зачерпнул пригоршню и плеснул в лицо. Обожжённая кожа мгновенно отозвалась приятной прохладой.
Я осторожно умылся и напился прямо из ручья. Вода была такая холодная, что зубы заломило.
Катя стояла на берегу, сомневаясь.
— Да ладно тебе, — подбодрил я её. — Попробуй.
Сам я стянул с себя футболку и с наслаждением ополоснулся по пояс.
Катя осторожно присела рядом, зачерпнула воду ладонями, сделала глоток.
— И правда! — воскликнула она. — Кажется, в жизни ничего вкуснее не пила!
Она жадно напилась, умыла лицо, смыла пыль с рук.
— Будьте добры, отвернитесь, — попросила она, покраснев.
Мы повернулись спинами. Послышался шорох одежды, плеск воды, затем — сдавленное оханье от ледяной воды и тихое повизгивание.
— Холодно? — усмехнулся я.
— Холодно, но так хорошо! — отозвалась она.
Через пару минут она вернулась, заметно посвежевшая. Лицо порозовело, глаза заблестели, даже осанка стала прямее.
— Теперь почти как человек, — довольно сказала она.
Михалыч залез в кабину и вскоре вылез оттуда с термосумкой.
— Тут еда есть, — сообщил он. — Четыре бутерброда.
Он выложил на траву четыре аккуратных свёртка в фольге. Развернул первый — хлеб, ветчина, сыр, зелень. Простая еда.
Мы молча поделили бутерброды. Я откусил кусок и зажмурился от удовольствия. Обычный хлеб, обычная ветчина, но после многочасовой работы на износ это была самая вкусная еда в моей жизни. Даже зелень хрустела на зубах как что-то невероятно изысканное.
Катя ела медленно, с видимым наслаждением. Артём уничтожил свой бутерброд за минуту и тоскливо смотрел на наши. Михалыч жевал не спеша, время от времени поглядывая на небо.
— Слышите? — вдруг сказал он.
Я прислушался. Вдалеке, со стороны Челябинска, нарастал гул моторов.