— Я полагаю, что в целом все дело решила шляпа, — после долгого молчания сказал наконец Маккинли.
Хэй не смог сдержать смеха. Президент иногда бывал в веселом настроении, но шутил очень редко.
— Ее уже окрестили кандидатской шляпой. — Хэй успел прочитать газетные отчеты.
— Как точно называются эти ковбойские шляпы? — полюбопытствовал президент.
— По-моему, сомбреро, — сказал Дауэс. — Она все время торчала у Тедди на голове. Разве что он иногда размахивал ею.
— Забавный тип, — сказал Маккинли, вытягивая ноги; его громадный живот, внушительный и круглый, как глобус, комфортабельно разместился на столь же внушительных ляжках.
— Надеюсь, мы с ним сумеем ужиться. Конечно, предстоит выслушать множество тирад Брайана о политических боссах.
— Маккинли нахмурился, снял очки и принялся тереть глаза.
— Марк Ханна воспринял все это весьма достойно, — сказал Дауэс, чересчур стремительно, на взгляд Хэя, подхватив ссылку президента на Платта и Куэя.
— У него неважно со здоровьем. Плохой цвет лица. Это меня беспокоит. Так что же он сказал? — Маккинли посмотрел через левое плечо на Дауэса, чье отражение виднелось в зеркале тяжелого шкафа, полного документов, которые никто, насколько мог судить Хэй, никогда не читал.
Дауэс рассмеялся.
— Он сказал, что он, как всегда, вместе с партией. Но, имея Рузвельта в вице-президентах, ваш конституционный долг состоит в том, чтобы не умереть в ближайшие четыре года и избавить нас от этого дикого существа.
— Что ж, это, насколько я понимаю, конституционный минимум, — улыбнулся Маккинли. — Какой последний вице-президент был избран президентом, когда срок предшественника истек?
— Мартин Ван Бюрен, — сказал Хэй. — Более шестидесяти лет назад. Боюсь, что Тедди задвинут теперь на дальнюю полку.
— Знаете, что сказал Платт, когда его спросили, приедет ли он на инаугурацию? Он сказал: «Да. Я считаю своим долгом присутствовать при пострижении Тедди в монахи». — Дауэс еле сдерживал смех.
Хэй никогда не испытывал к Рузвельту особой симпатии, теперь же он ловил себя на том, что чувствует скорее даже враждебность. В марте Лодж с сенатской трибуны отверг договор Хэя-Понсефота, пользуясь обычными рузвельтовскими приемами и выдвинув к тому же неприемлемый тезис, что заключение договоров является исключительной прерогативой сената. Хэй тут же написал прошение об отставке и подал его президенту после заседания кабинета. Маккинли откликнулся с присущим ему шармом, но весьма твердо. Хэй должен оставаться на своем посту до конца. Они будут рука об руку сражаться за торжество добра и справедливости. Хэй остался, впрочем, он заранее знал, что так и будет. Больной, без должности он просто не выживет. К тому же он добился большого успеха со своим неподражаемо изобретательным подходом к проблемам разваливающейся китайской империи. Он торжественно провозгласил для всего мира политику «открытых дверей» по отношению к Китаю. Он дал понять соответствующим хищным державам, что это единственный разумный для них курс, и хотя русские и немцы в частном порядке высказывали свое возмущение, они были вынуждены присоединиться — хотя бы по умолчанию — к политике морали и сдержанности в международных делах. Хэй мгновенно стал почитаемым деятелем мирового масштаба. Даже Генри Адамс воздал хвалы коварству своего друга. Формула, конечно, лишена смысла, заметил Дикобраз, но она не становится менее сильной из-за своей бессодержательности. Политика «открытых дверей», считал он, это попытка выиграть время, пока Соединенные Штаты окажутся в более сильной позиции, чтобы навязывать свою волю азиатскому континенту. По мнению американских газет, популярный автор «Джима Бладсо» действовал прямо, честно, в общем, чисто по-американски; он, как было написано в одной из редакционных статей, «К берегу плыл из последних сил, спасая несчастных людей». Маккинли прочитал эту статью, цитирующую «Джима Бладсо», вслух на заседании кабинета, и Хэй как обычно не испытывал ничего, кроме отвращения, к стихотворению, которое сделало его знаменитым.