— Твой отец подал в отставку.
— Я думаю, что она остановится в Каменном доме. Но ведь мы могли бы принять ее у себя…
— Это все, что ты можешь сказать на закате моей долгой карьеры? — Хэй понял, что его притворная меланхолия слишком похожа на настоящую, чтобы выглядеть убедительной.
— О, никуда ты не уйдешь. Ну право же, не уйдешь. Не говори глупостей, папа. Тебе же нечем будет заняться. Да и президент тебя не отпустит. Разве не так? — Элен повернулась к матери и та кивнула в ответ с невозмутимостью Сивиллы.
Хэй был огорчен, он действительно хотел выйти в отставку, но все было против него. Только смерть освободит его от занимаемой должности; правда, она не за горами.
— Вы обе не знаете чувства жалости, — сказал он.
— И еще ты должен вырвать для нас у Колумбии этот канал, — сказала Элен, поправляя прическу перед зеркалом. Она почти догнала мать комплекцией и в одежде предпочитала тот же яркий стиль. — Почему они ставят нам палки в колеса?
— Они тянут время, потому что в будущем году истекает срок французской концессии на канал, которая передана нам, и они хотят, чтобы мы снова за нее заплатили.
— Жулики, — сказала Элен, накручивая локон на палец.
— Мягко сказано. Нам, видимо, придется… вмешаться. Люди, которые живут на перешейке, ненавидят колумбийское правительство.
— Мы должны предоставить им свободу, — с чувством сказала Элен. Это самое меньшее, что мы можем сделать, самое меньшее.
— Вы с президентом одного мнения, — сказал Хэй. — Четыре раза за последние два года панамцы восставали против Колумбии…
— В следующий раз мы придем им на помощь, и тогда они смогут войти в союз, как… как Техас.
— Ну, конечно, не как Техас, — не вполне вразумительно сказала Клара.
— С нас хватает одного Техаса, — разумно заметила Элен. — Но если Панама захочет к нам присоединиться, мы не сможем им отказать.
— Или же мы заявим, — сказал Хэй, — что собираемся построить канал в Никарагуа. Одна только эта угроза заставит Колумбию пошевелиться. — Это была политика Хэя, и Рузвельт пока с ней соглашался. — Я подам в отставку, — повторил Хэй, выходя из комнаты. Женщины никак на это не откликнулись. Волосы Элен в беспорядке упали ей на спину, а Клара была полностью поглощена письмами.
В мраморном вестибюле Хэй вручил лакею письмо для отправки президенту в Ойстер-Бей, а лакей передал Хэю только что прибывшую от Золушки из Вашингтона сумку с почтой.
Увидев спускающегося по лестнице Пейна, Хэй отдал сумку лакею.
— Сегодня я прогульщик. Отнесите это в мою комнату.
— Приглашаю вас прокатиться, сэр. — На своего маленького тестя Пейн смотрел сверху вниз. — Только что прибыл мой «Папа из Толидо».
— Что-что?
— «Папа из Толидо», мой новый автомобиль…
— Звучит как название картины в музее Прадо.
— Пригласим дам? — Пейн бросил взгляд в сторону кабинета.
— Нет, — сказал Хэй. — Я больше с ними не разговариваю. Я подал в отставку, а они не хотят ее принимать.
— Давайте заедем к старой миссис Делакроу. Там сейчас Каролина и Блэз.
Слышал ли Пейн, что он ему сказал? Хэй размышлял об этом, идя за молодым человеком к подъездным воротам, возле которых стояло замысловатое, поблескивающее лаком чудо техники.
Лакей помог Хэю усесться на переднее сиденье рядом с Пейном, который проявил не больше интереса к отставке Хэя, чем женщины его семьи. Наверное, я уже умер, подумал Хэй, и все просто из вежливости не говорят мне об этом. Наверное, все это я вижу во сне. В последнее время сны Хэя стали все больше походить на реальность — и это было противно, а жизнь наяву все больше казалась сном и была не менее отвратительна. Конечно, ему просто приснилось, что юный Теодор стал президентом, и что он только что посетил его в Сигамор-хилл, и Тедди обсуждал с ним вероятность или даже желательность войны с Россией. Такие вещи происходят только во сне. В реальной жизни действуют настоящие президенты, вроде Линкольна и Маккинли, и настоящие государственные секретари, вроде Сьюарда, а не он, Джонни Хэй из Варшавы, штат Иллинойс, в маскарадном костюме, едва повзрослевший, с пробивающимися усиками, погоняющий жалкую повозку по раскисшей грязи главной улицы Спрингфилда, а не в элегантной машине, стремительно мчащейся на резиновых шинах, так что кажется, будто паришь в воздухе, и авеню Бельвю проносится мимо с ее дворцами, более уместными в раю — или хотя бы в Венеции — но не на грешной земле.