– Выброси его в реку, туда же, куда Абигор свалил и ее сестер. Мертвая плоть – всего лишь пустая оболочка. Все, что нам нужно, мы получили. Она все равно теперь в лучшем из миров. Дети уходят туда, куда взрослым я навсегда закрыл дорогу.
– Я понял вас, хозяин. Как скажете, – и толстяк, словно пушинка, ловко и не принужденно подскочил к кушетке, завернул тело умершей в покрывало и исчез в дверном проеме.
Солнце уже начало вставать и освещать небо своими багровыми, как кровь, лучами. Марк, не спеша, подошел к окну и, прищурив глаза, стал любоваться восходом.
– Мы сотворили этот мир с тобой вместе. Посмотри, как он красив. Я знаю, ты сейчас слышишь меня. Знаю. Знаю и то, что ты, как всегда, осуждаешь меня. Но помни: я не остановлюсь, я добьюсь своего, мой брат, и они познают то, что должны познать. Животное должно бояться своего хозяина, а не быть с ним на равных. Я не хочу причинять вред твоему творению, посланному тобою в их мир, чтобы научить их праведной жизни. Но как можно давать в руки этим животным часть себя? Они – болезнь, я – лекарство. А ты, ты – запутавшийся больной, который почему-то позволяет недугу распространиться по всему организму, вместо того, чтобы искоренить его навсегда.
Глава XI
НОВАЯ ЖИЗНЬ
Наконец-то закончился тот поистине страшный день, принесший столько горя и печали Луцию, Мартину, Ромулу и Понтию. И вот последовавшая за ним бессонная, тянущаяся, словно вечность, ночь, сменилась предрассветным полумраком. В военном лагере, где происходила запись в легион, все шло своим чередом, по монотонному военному расписанию солдатской жизни. Сципион оставил парней у входа в лагерь и отправился договариваться с начальником призывной комиссии, и Луций, ожидая его, отрешенным взглядом всматривался в сереющую темноту рассвета. Он наблюдал за тем, как понемногу из сумрака начинают вырисовываться очертания просыпающейся природы. Уже кричали первые петухи, а земля под ногами покрылась обильной росой. Дежурившие в ночь часовые, зевая, готовились к скорой смене и довольно потягивались, разминая затекшее тело. На востоке потихоньку светлело небо, но все вокруг еще было погружено в предрассветную дремоту. Солнце медленно поднималось над горизонтом, и легкий южный ветерок обдавал прохладой напряженное тело Луция.
Ромул и Понтий спали, сидя на корточках возле казармы, сраженные усталостью и тем, что им довелось пережить накануне. Опершись друг на друга, они сопели в унисон и иногда шевелились, чем отрывали Луция от его невеселых мыслей. Мартин отрешенным стеклянным взглядом смотрел себе под ноги, не обращая ни на что внимания и чертя сухой веткой какие-то линии на пыльной земле. Казалось, будто его жизнь прервалась вместе с жизнью его родных, и теперь он находился где-то далеко вместе со своей семьей, и лишь его человеческая плоть препятствовала ему воссоединиться с ними. Прошедший день изменил всех четверых. В одночасье они попрощались с юношескими шалостями и беззаботными развлечениями и окунулись в неведомую им доселе реальность. Реальность взрослого мира, который предстал перед ними своей жестокой, омерзительной стороной. Они не вполне еще осознали, что с ними произошло, но уже поняли: такими, как прежде, они уже никогда не будут. Каждый из них сейчас думал о чем-то своем, и даже спящие Понтий и Ромул, подергиваясь во сне, бормотали и звали кого-то. Их мысли сходились только в одном: они должны отомстить. Отомстить, все равно кому, лишь бы только утолить эту ненасытную жажду, которая возникла в их сердцах и изнутри требовала крови тех, кто причинил им такие страдания.
Смотря вдаль и видя, как все зримее становятся окружающие предметы и все отчетливее просматривается горизонт, Луций думал о своем отце, который в этот момент мучился где-то в тюремных подвалах, закованный в железо. От отчаяния Луций сжал кулаки и изо всех сил зажмурился, чтобы не расплакаться. Только сейчас он понял, насколько ему дорог Корнелий и как ему будет не хватать его наставлений, пусть даже порой таких бестолковых и надоедливых. Правда, у них есть еще Марк, который помогает им, несмотря на риски и не думая о собственной шкуре. Любой бы другой на его месте отвернулся от них, а он, словно родной человек, подставляет им свое плечо и подает руку, казалось бы, в уже безвыходном положении. Слава богам, что он появился в их жизни и не бросает их даже в столь трудный час. Без него они бы, скорее всего, уже были проданы в рабство. Да что там – без него они бы давно уже умерли с голоду. Так рассуждал про себя Луций, обратив к разгорающемуся рассвету задумчивое лицо. Внезапно около самого горизонта запылал, словно яркий факел, солнечный диск, отчего в закрытых глазах Луция все стало кроваво-красным. Он разомкнул веки: солнце лишь немного показалось над краем земли, но уже поражало своей яркостью. Что ей, матери-природе, людские заботы и горести? У нее свой цикл жизни и ход времени, непонятный людям, мелким и жалким. А именно таким – мелким, жалким и незначительным – Луций и ощущал себя с той самой минуты, как увидел смерть Юлии и узнал жестокую правду всего произошедшего. Вдруг до его слуха донеслось первое пение жаворонка, который взвился высоко в небо над лагерем и провозгласил своим звонким голосом наступивший день. В казармах послышался шорох, и постепенно из них стали выходить и занимать свои места трубачи, чтобы протрубить подъем и привести в движение военный лагерь. А солнце со своей упрямой настойчивостью все больше и больше выглядывало из-за горизонта. Вскоре оно уже наполовину показалось над землей и стало щедро раскидывать повсюду свои теплые лучи. Где-то громко залаяла собака, затем скрипнула дверь, зазвучали голоса людей. Луций, не спеша, подошел к Мартину. Тот пристально наблюдал за тем, как неподалеку от него дружной колонной ползут муравьи. Чуть дальше в траве они напали на большого кузнечика и, убив его, дружно тащили к собратьям, спешившим к ним на помощь.