До этого момента в голове Помпея проносились разные мысли, противоречащие друг другу. Но все уже было решено, и отступать назад не представлялось возможным, так как, поверни он сейчас все вспять, подлог был бы раскрыт. За клевету и подделку государственных документов его в лучшем случае прирезали бы прямо дома, в худшем… В худшем за дело взялись бы римские палачи, а уж они-то знали свою работу – это Помпей понимал лучше многих. Наказание было бы неизбежным, и никто и не вспомнил бы про его заслуги.
«Время все лечит. Нет, это выражение явно не для меня и не про меня! Я долго терпел, но ты, Ливия, сама виновата! Однако ждать осталось недолго: твоя любовь к детям заставит тебя приползти ко мне на коленях, дабы они не подохли от голода!» – думал он, пытаясь оправдать свои действия хотя бы перед самим собой. Помпей малодушно отрекался от того, что сам же и запустил. Машину смерти и разорения человеческих жизней было не остановить. Ее шестерни уже начали вращаться, приводя в действия безжалостные жернова. Нет ничего страшнее механизма под названием «система»: от нее нет пощады, если она направлена на простого смертного.
Помпей добрался домой уже за полночь, но уснуть так и не мог, нервно ворочаясь с боку на бок. То ли Помпей сдал свои позиции и стал больше думать о том, что он делает, то ли у него просто проснулась совесть, то ли с возрастом он стал менее решительным. Однако, что именно заставляло его так тревожиться, было известно только ему одному.
«Ну что ж, по крайней мере, основная причина моей головной боли, которая не переставала меня мучить на протяжении всего этого времени, устранена! – гнал он мысли об увиденном. – Да, на войне не бывает так, чтобы мирные жители не пострадали. Лес рубят, щепки летят! Поэтому все будет так, как будет. Если ты не поняла по-хорошему, остается только кнут. Соберись ты, в конце концов, тряпка!» – встав с кровати и, отхлестав себя по щекам, приказал Помпей самому себе, убеждая себя в правильности своего поступка. Затем он рухнул набок и крепко уснул.
Наступило утро. Ливия, как и всегда, начала готовить завтрак для своих детей. Для всех, кроме Мартина, который теперь уже и дома-то не каждый день появлялся. Мартин вырос, и его вместе с друзьями на поруки взял некий человек по имени Марк. Она знала об этом богатом и довольно странном сенаторе совсем мало. Впрочем, знать многого она и не хотела – мать просто искренне радовалась за своего сына, и скупого факта, что у того все хорошо, ей было вполне достаточно. Ливию не могло не утешать, что после всего, что с ними произошло, Мартин наконец-то понемногу стал чувствовать в себе силы и обретать уверенность в завтрашнем дне. Она прекрасно понимала, что времени на завтрак у него и правда нет. Ливия на это и не обижалась, просто иногда скучала по сыну, ведь он был так похож на своего отца, которого давным-давно не стало. Иногда она плакала, так, чтобы ее никто не видел, потому что очень любила Аврелия, а глядя на Мартина, узнавала в нем мужа. Иногда дети замечали ее печальный вид и спрашивали, что с ней случилось, но она только робко улыбалась, украдкой вытирала слезы подолом платья и отвечала, что, мол, соринка в глаз попала, а затем уходила к колодцу, чтобы умыться и прогнать из головы мысли о былом, которые до сих пор не давали ей покоя. Но вместе с тоской в ее сердце жила благодарность друзьям покойного мужа, которые не бросили ее в трудную минуту с маленькими детьми на руках и с первых дней во всем ей помогали. Каждую ночь она молилась богам, чтобы они дали ей сил вынести жестокий удар судьбы, обрушившийся на нее и ее детей, и проявили милость ко всем тем, кто в трудный момент был к ней добр и всегда помогал, несмотря на собственные несчастья.