А тем временем внизу, на пристани, эйфорически настроенные влюбленные просят капитана Слюттера, чтобы он обвенчал их на борту «Джидды». Капитан, откашлявшись, задумчиво почесывает подбородок, нерешительно переступает с ноги на ногу, хмыкает и наконец все-таки соглашается, хотя у него — он просит гостей принять это во внимание — нет никакого опыта по части заключения браков. Матрос-маори Апирана поспешно накидывает себе на плечи одну из белых сорочек Слюттера (правда, уже не первой свежести), поднимает — по ошибке на носовом флагштоке — имперский флаг, а затем, усмехаясь, потрясает бутылкой шампанского (Новембер в этот момент, как обычно, находится в котельной, Пандора — где-то на берегу); Эмма кокетливо посасывает карамельку, она будто помолодела на десять… даже на пятнадцать лет.
Лютцов — пышущий здоровьем, избыточно уверенный в себе — словно лучится электрической энергией, говорит, что соскучился по обычным для цивилизованного общества ритуалам: все это время, дескать, ему не хватало хрустальных бокалов, белых брюк с заглаженной складкой… Больше, мол, он и думать не хочет о Кабаконе, с этим покончено, это был лишь эксперимент: эксперимент, безусловно, удавшийся, поскольку Лютцов на протяжении почти года выдерживал аскетический режим и в результате недуги его исцелились; но теперь, наконец, пора возвращаться в Европу, в Старый Свет, где царит разнообразие, что, наверное, и поможет ему вновь встроиться в структуру, внутри которой он некогда родился… Да и зачем бежать от цивилизации, если не ради того, чтобы потом к ней вернуться, но уже с новыми знаниями и новым жизненным опытом?
Дай мне руку, любовь моя! Мы уедем, уедем отсюда. В Баден-Баден, Монтекатини-Терме, Эвьянле-Бен… Моя Королева Островов, мы вместе навестим Франца Листа и Дебюсси во Франции, которая порадует нас летней прохладой; затем поедем в Берлин, Будапешт… — увидим, один за другим, все златые оперные театры нашего старого-престарого континента… Мы купим автомобиль, помчимся на бешеной скорости к Монако — как непобедимая, обласканная солнцем львиная чета; поставим тысячу, да что там, десять тысяч марок на красное; выигрыш, ясное дело, не заберем, чтобы он удвоился в следующей партии и затем еще раз; а потом у нас будут: омары «Термидор», ледяное ПуйиФюиссе, головокружительный десерт из свежей клубники, сновидческий Танец эльфов под средиземноморским лунным серпом…
Эмма, едва дыша, произносит свое «да»; Лютцов, понятное дело, тоже; Слюттер изрекает несколько подобающих фраз, которые отчасти сам придумал, отчасти каким-то образом вспомнил, — и вот эти двое уже муж и жена, уже в небо взлетает с громким хлопком пробка от шампанского. Апирана, чье лицо с татуировкой в виде концентричных кругов теперь орошено брызгами пены, наполняет подставленные бокалы (себе наливая еще полней), одним глотком опустошает бокал… после чего, мгновенно утратив присущую его народу элегантную сдержанность (ибо на мозг маорийцев вино воздействует с особенной силой), он — человек, который до этого дня вообще не пробовал алкоголя, — нежнейшим образом обнимает Лютцова, Эмму и Слюттера.
В полдень в порт Рабаула заходит судно «Принц Вальдемар»; белоснежное, статное и слегка обиженное таким соседством, оно бросает якорь в непосредственной близости от непрезентабельной «Джидды», чей внешний вид отнюдь не улучшился после пережитого в Соломоновом море урагана. Тем не менее, конечно, пассажиры «Принца Вальдемара» смотрят на палубу «Джидды», видят капитана и молодоженов, приветствуют их взмахами рук; и Лютцов — из чистого озорства, предвкушая, как сейчас окажется в элегантном салоне первого класса (он в самом деле уже по горло сыт песчаными блохами и диспутами с голым Энгельхардтом), — подходит к релингу «Джидды», взбирается на поручни, легкомысленно намереваясь одним прыжком перескочить на соседний пароход, при этом, как заправский кельнер, держит в руках два бокала и, оглянувшись назад с дымящей сигаретой во рту, еще успевает выкрикнуть какое-то красное словцо…