— Какой он, Эльфириум? — разрывает полотно тишины Лэйлин.
— Много таких, как ты, я видел даже лайт. В Эльфириуме на них почти не охотятся: фейри слишком дорожат своими долгими жизнями, чтоб подвергать себя опасности. Ты — явно исключение.
Лэйлин закатывается глаза и смахивает пепел с дотлевающей сарты.
— Странно, но мне иногда кажется, что именно люди стараются уничтожить лайт, и что фейри вообще ни при чем. А еще на континенте фейри будто время течет медленнее. Тут все куда-то постоянно спешат, а в Эльфириуме наоборот. У фейри больше времени — они могут позволить себе несколько часов, дней, лет потратить впустую. Люди же, наоборот, гоняться за каждым мгновением.
Лэйлин невольно задумывается о том, что она будет делать, когда все ее знакомые умрут. Они люди, а Лэйлин… фейри. Она будет жить долго… долго… слишком долго.
— Ты никогда не думала поплыть в Эльфириум? Там же, как-никак, твоя родина, — прерывает Дэвин мысли Лэйлин.
— Не уверенна, что моя родина именно в том чужом мире. Все что у меня есть — все находится на Ресторне, как бы ужасно это ни звучало…
Дэвин пожимает плечами и всматривается в даль города, очертания которого уже успел позабыть.
— Тебе там точно понравится; тебе следует хотя бы раз поплыть туда.
— Я в этом не сомневаюсь. — Лэйлин едва заметно улыбается, смотря в глубь города.
— Как Кэльйон? — с энтузиазмом спрашивает Дэвин.
— Ты его еще не видел?
— Нет, — покачал головой Дэвин, — я приплыл пару часов назад и решил отыскать тебя. Я хорошо тебя знаю, Сартайн: ты почти каждую ночь проводила на одной из пяти крыш в Опине. Видимо, привычкам ты не изменяешь.
— Ты действительно хорошо меня знаешь.
Лэйлин смотрит на Дэвина, стараясь поглотить своим взглядом все черты, которые успела позабыть за несколько лет.
Дэвин улыбается и тяжело выдыхает.
— Я обязательно отвезу тебя в Эльфириум. — Голос тихий, но уверенный, и Лэйлин не сомневается в серьёзности намерений Дэвина.
— Клянешься? — хмыкает Лэйлин.
— Энела мне свидетельница.
— Не боишься смерти? Богиня не церемонится с теми, кто так просто готов отдать свою жизнь.
Дэвин слегка наклоняет голову в сторону, будто стараясь что-то вспомнить.
— Я не боюсь смерти, ведь сам зачастую ее заменяю. Признайся, Сартайн, ты ведь тоже не боишься гнева Энелы. Ты, как и я, ни раз чувствовала ее внутри себя.
Глаза Лэйлин загораются, и она чувствует то, что всегда ощущает убивая, лишая жизни и обрывая нить, связывающую с реальностью.
Тьма словно насмехается над ее нетерпеливостью. Лэйлин всегда это ощущает, но ее тянет оборвать жизнь. Она не любит медлить; ею будто овладевают. И Лэйлин знает, что ударит метко, быстро и никогда не забудет последний взгляд убитого.
Тьма смеется и резкое опустошение внутри становиться тяжелым якорем, тянущим на дно. Это не море, это не страх, это не сожаление, — это частичка души, которую, нагло улыбаясь, забирает Богиня смерти — Энела. Оставляя Лэйлин на растерзание ее дочерям — Алае и Аралине, — тьма и свет борются за возможность завладеть ею, ее растерзанной душой и пропитанным жестокостью телом.
Лэйлин всегда чувствует это убивая: богини безжалостно завладевают ею.
И где-то в укрытии теней, накрывшись одеялом сожалений, сидит Бог тьмы. Он всегда смеется, и его смех эхом раздается в голове Лэйлин. Лорат смеется, наблюдая, как безжалостные богини терзают тело девушки, рожденной убивать. Он никогда их не останавливает — безжалостных богинь, рожденных от союза презрения и ненависти. Свет и тьма, дочери Богини смерти, рожденные вознести гармонию, никогда не остановятся. Они рожденные во грехе и поглощённые алчностью. А Бог теней смотрит и наблюдает за прекраснейшим представлением, устроенным Лэйлин.
Вдыхая морозный воздух, Лэйлин возвращается в реальность и сдувает непослушную челку с глаз.
— Я не боюсь смерти, но я никогда не брошу вызов Энеле, — фыркает Лэйлин, вспоминая ощущение терзания и разделяющейся души.
— Это мне в тебе и нравится, Сартайн: твоя детская наивность.
Лэйлин берет в губы новую сарту и мечтает о гармонии.