Плечо министра, кулак, зажатый на графине. "Так точно! Гнуть шеи! Растоптали нас! Растоптали!
Корея, Китай, Россия, костяшки домино. Великий Князь Кореи весьма способствовал идеям модернизации и практически во всем следовал советам соседей из Нихон. Это потому, что Нихон первым преодолел путь от рыцарственной гордости прошлого к гордости промышленного будущего.Только ведь Великий Князь Кореи – не бог-император. Его власть не является безусловной. Это означает, что к власти он обязан стремиться. Он обязан сражаться за власть. Регентом он остается только до тех пор, пока сын его не станет взрослым. И время уходит. И необходимо предусмотреть намерения соперников. Он отравляет первородного сына королевы Мин. Насылает наемных убийцы на членов ее клана и на оппозицию. Специальностью Великого Князя Кореи являются подкладываемые с немалой сообразительностью и наглостью бомбы. Он взрывает брата королевы; в начавшемся после того пожаре гибнут ее мать и племянник. Он подкладывает бомбы и в спальню самой королевы. Весь дворец превращен в развалины – только по счастливой случайности королева ночевала в другом месте. В отчаянии клан Мин ищет защиты в союзе с Китаем. А Великий Князь ни в коей мере не единственный реформатор среди элит Кореи. Гаэхваданг, Партия Просвещения, в союзе с Нихон издавна уже планирует переворот; в этой партии впереди идет клан Кимов, столь же могущественный. Ким Ок-Кюн там председательствует энергичной клике аристократов-модернизаторов. В шестнадцатом году Мейдзи, обеспечив себе поддержку нихонского гарнизона, они поджигают здание почты, после чего берут штурмом проходивший неподалеку банкет сторонников старого режима. Где отрубают головы шести министрам, не считая убийств поменьше. Это серьезная тактичная ошибка. Так складывается, что в это время Китай держит в Сеуле и окрестностях в семь раз больше войск, чем Нихон. Так что Китай осуществляет интервенцию практически открыто. Сковав клан Мин чуть ли не вассальными цепями. Ким и его сторонники по заговору бегут в Нихон. Клан Мин и король предпринимают всяческие возможные способы, чтобы осуществить поимку и депортацию Кима. Наконец, к нему находит дорогу Хонг Чонг-у, обученный в Париже переводчик корейской классики, человек громадной впечатлительности и сердечности. Подружившись с Кимом в Токио, он склоняет его совершить поездку в Шанхай. Но убивает его еще во время путешествия, на судне. В Шанхае Хонга арестовывают британцы. Только Шанхай, в соответствии с принципами международных трактатов, остается доменом китайских судов. Тогда британцы выдают Хонга Чонг-у и останки Кима властям Китая. Те передают как Хонга Чонг-у, так и уже несвежий труп Кима Корее. И вот Хонг Чонг-у прибывает в Сеул в славе справедливости и героизма. Он делается известным человеком. Его принимают при дворе. Ему поручают верховные посты. А тело Кима Ок-Кюна рассекают на мелкие кусочки. После того его возят по всей стране для публичного показа с целью еще большего позора для убитого. Отца которого арестовывают и вешают. Брата которого, жену и единственную дочку арестовывают и садят под решетку. Все это описывается в Нихон с огромной страстью и подробностями, во все более массово читаемых газетах. Даже в провинцию Хоккайдо добирается цунами национальных эмоций. Не ожидая формальной правительственной ноты, три крейсера Императорского Военно-Морского Флота атакуют пару китайских судов, возвращающихся из Кореи. В ходе погони за поврежденным судном они, в свою очередь, встречают идущий в противоположном направлении "Ковшинг" с тысячей стами китайскими солдатами на борту. И топят его. Гибнут все китайцы, Императорский Военно-Морской Флот вылавливает только европейцев. Нихон, Корея и Китай очутились в состоянии войны.
"Политика". "Тсс, тсс, политика". О Хо Кий сосал кончик сигары. Министр понимающе покашливал.
Кийоко-тень записывает политику и инженерию Духа. Для нее нет никакой разницы.
В Трех Долинах джентльмены курят табак и попивают вино; в мире за пределами Трех Долин вырастают и рушатся державы.
Крепость Люйшунькоу стережет Желтое Море, водный путь в Пекин и наиболее безопасный порт в этой части Азии. Китайцы выстроили там импозантные укрепления, наняв немецких инженеров концерна Круппа. В Люйшунькоу они держали большую часть своего современного флота. У них был перевес в количестве войск, снабжении, в тактической позиции. Даже их суда не уступали по своей конструкции и мощи судам Нихон – тоже покупаемым за очень большие деньги на европейских верфях. Вот только у китайцев не было воли к сражению, далеко заглядывающих планов, ни абсолютной предусмотрительности, выросшей на уверенности о безусловной необходимости в победе. Даже те суда, построенные по европейскому проекту с европейским вооружением, они не сочли нужным снабдить разрывающимися снарядами; металлические стаканы они заполняли цементом, так что те, самое большее, точечно пробивали корпус. Морскую битву под Ялу китайцы проиграли по причине оцутствия выучки к сражению в линейном построении. И они никак не учились на собственных поражениях. У них даже не было единого командования; разделенные на Маньчжурские войска, войска провинции и остальные войска имели лишь формально главнокомандующего Ли Хонгжанга. Штаб Нихон все это знал, поскольку Какубуцу взломало шифры Сина и читало всю переписку Ли Хонгжанга и его солдат. Едва ли каждый второй китаец имел огнестрельное оружие; на стены они выходили с пиками, мечами, луками. Если вообще выходили. Поскольку китайский пехотинец шел на фронт, возможно, и без боеприпасов, но уж наверняка с запасом опиума в заплечном мешке. Помимо того – чуть ли не в каждой из последующих сухопутных битв Китай мог и обязан был победить, если бы командующие проявили решительность и инициативу, а солдаты – отвагу и веру в собственные силы. Сколько раз Нихон рисковал, что от его десанта останется хотя бы одна десятая часть, переходя реки на близком расстоянии выпада из китайской крепости! Только подобные вылазки так и не случались. Китайцы бежали, оставляя за собой запасы продовольствия и боеприпасов, совершенно целенькие, которые неприятель мог занять, линии укреплений. Нихон не располагал тяжелой артиллерией, которая требовалась для штурма таких укреплений как Люйшунькоу. Только Нихон один за другим захватывал меньшие форты на предполье, разворачивая их пушки на саму крепость. Так выглядела вся кампания на Ляодунском полуострове, от высадки на нем Второй Императорской Армии. День за днем, пали Яньчжоу, Далян; Люйшунькоу была отрезана от континента. Китайцы так быстро бежали из Даляна, что забыли там карты минных полей в заливе, планы актуальных укреплений Люйшунькоу. Японская армия не дарила врага очень уж большим уважением. Способный только лишь к бесплодной жестокости, уходя, он оставлял за собой искалеченные, оскверненные останки захваченных солдат Нихона со следами пыток. Когда Люйшунькоу сдалась (практически без боя), и японская армия вошла в город, завоеватели увидели отрубленные головы своих товарищей, заткнутых на высоких палках. Можно ли удивляться ярости воинов императора? Описания западных журналистов, сопровождавших Вторую Армию наверняка преувеличены. Нет, ста тысяч гражданских мы не вырезали. Понятное дело, что ребенок или женщина могли попасть под огонь, но ведь мы их не расстреливали в массовом порядке, не сжигали живьем, не четвертовал. Гордость – вот другое имя скромности. Те, которые в многолетнем порядке самодисциплины взялись за сверхчеловеческие цели, глядят на тех, которые никогда не сдались в тиранию Амбиций, словно с громадного отдаления, словно из громадной чуждости. Отодвинутые вне границы человечества этим грубым усилием духа.