Кийоко выбрасывает хлопья золотой кожуры плодов микан в мясистый водоворот туч.
"Ки! Йо! Ко!". "Хи! Би! Ки!". Тишина. Белизна. Горы.
Они взаимно поглядывают друг на друга, краем глаза. Подглядывают – за самим собой, за самой собой в чужом взгляде. Так вот оно как на меня глядит! Вот оно как!
Радостное восхищение маленькой Кийоко в изумлении чудесами мира – и то же самое радостное восхищение большой Кийоко в изумлении чудом самой себя.
Они сидят и бросают камешки в Море Туч. Сидят и бросаются словами.
Хибики разворачивает и сворачивает бумагу от фруктов. У него пальцы флейтиста. "А вещи малые, ради красоты и удовольствия, не для войны – пробовали?". "Меньшие, чем мечи?".
Хибики показывает ей оригами-лампион. Хибики показывает ей оригами-котацу. Показывает ей оригами-цветок.
Ункаи высится и расплывается.
"Послезавтра я обязан возвратиться". "Сколько? Одиннадцать лет назад? Я так заблудилась в тучах, что до сих пор не вернулась". "Я должен прыгнуть?". "Прыгни, прыгни".
Ункаи рушится и выглаживается.
Краем глаза. Подглядывая. Так вот оно как! И мгновение озорства, без причины, без цели.
Так высоко под хребтом перевала, что почти что уже на другой стороне – на якоре дикое сердце стали. Кийоко успела позабыть о нем. Спускаясь по более высокой тропе, не залитой ункаи, они свернули в углубление под очень крутым склоном и рядами старых криптомерий, но и там дрожит, дергается, колышется на своих цепных якорях неуклюжий лом от первых абортов металлургии небес.
"Поначалу мы пробовали сами, без гайкокудзинов. Только и того, что господин Во Ку Кий передал в бумагах. И погляди. Все плавки неконтролируемые, разорванные печи, железо, кованое на ветру". Они стоят, задрав головы, в шуме сырой зелени, под массивной глыбой ржавеющих поражений науки. Человечек, человечек.
Если бы у вулканов были печени, почки, легкие, сосуды, сердца.
Это ни для чего не служит. Никакой пользы. Не знает никакого "зачем". Ужасное и красивое.
Стальное мясо стихии муга.
Кийоко карабкается по корням, камням, цепям. Вытягивает руку. Белые ленточки, связывающие рукав кимоно Неба, цепляются за ветку, рукав проглатывает ветер, надувает его.
Хибико затаил дыхание. Кийоко сейчас поднимается в воздух.
Темная от туши ладонь девушки ласкает шершавый панцирь.
Если бы у вулканов имелись алтари.
Тишина. Белый, зеленый, черный цвета. Горы.
На ведущей вниз тропе они разминаются с Эзавом. Тот направляется в Обсерваторию Вербы для чтения звезд; Эзав посещает курсы первых навигаторов Неба.
Разминувшись, они глядят через левое плечо.
Невысказанные слова – камни тоже гибнут без следа в Море Туч.
Которое бушует и разглаживается, разглаживается и бушует.
鹿
鳴
館
павильон кричащего оленя
Дражайшая моя супруга!
В шепоте вееров, в стуке каблуков, в трелях стекла, в крике шелка продвигается слава бедного народа.
Скажут, что мы игрались войной.
Дражайшая моя супруга! Верю, что это мое письмо застанет Тебя в здравии и улыбке. Проходит девятый год моей работы для Империи Ниппон, и я вспоминаю тебя бледнеющей фигурой с фотографии. Глобальные расстояния делают непрактичными возвращения-визиты, а разве можем ли мы быть дальше друг от друга, теперь уже вся Земля между нами, и все же. Пиши мне. Пиши мне, умоляю.
Меня весьма тронуло то, что ты сообщила про Якуба. (Эзав здоров, растет в силе духа и учится; прилагаю фотографический портрет). Ты не должна была позволять ему мешаться в какие-либо политические игры. Пускай лучше путешествует по свету. Пускай в Париже свяжется с М. Готье, являющимся полномочным представителем пана В., и который, как правило, может связаться с ним по телеграфу. Франция, находясь ныне под властью масонов, не способствует чужим тайным и заговорщическим движениям.