— Не будем, Аннета, не надо. Грешно. У тебя сын.
— Боже мой, но почему сын, при чем тут сын? Что за аргументы у вас! — не выдержала и вскрикнула Аннета. — Коля совершенно взрослый молодой человек, я, в конце концов, почти поверила вашей Фире! Нет, ты не понимаешь… — Тут Аннета прервалась, потому что Зинаида Андреевна остановилась, скорбно и осуждающе глядя на подругу.
— Ты поверила? — спросила она. — Ты поверила в такое о своем сыне и о моей дочери, которая, правда, позволяет думать о себе что угодно, однако… — Тут Зинаида Андреевна замолчала с достоинством, и можно было понять, как она осуждает легковерие Аннеты и, конечно, вместе с тем и легкомыслие дочери, но не позволит говорить о ней дурно, ибо уж если кто и может это делать, то только родная мать. Она подняла голову и собралась уходить, оставить Аннету, которая своими ненормальными разговорами лишила ее торжественной, подобающей моменту грусти.
Аннета пыталась что-то исправить.
— Но, Зиночка, кто же говорит о том, что я поверила? Я сказала — почти, это значит, что я вижу: мой сын взрослый и могло бы… Ну понимаешь, в нем бродят странные силы, он то вдруг улыбается сам себе, то грустит. Я вижу, что он страдает, но почему? Скажи мне — почему? Я не понимаю. А о том — конечно, ложь, о, еще какая ложь! Зиночка, я люблю Эву, клянусь, больше, чем Тоню, она… Прости меня… Но она чем-то похожа, внутренне, на Колю и если бы… — Аннета замолчала, потому что дальше опять нельзя было говорить Зиночке, что она думала.
Зинаида Андреевна сохраняла неприступность.
Аннета поняла, куда надо теперь поворачивать разговор. Надо примирить Зиночку с Эвой.
— Зиночка, — сказала она очень убеждающе, — Эва так мила, так добра и прелестна. Она сумасбродка, но это свойство юности, и юности одаренной…
Зинаида Андреевна прервала ее жестом. Они стояли на аллее, засыпанные снегом, обе невысокие, но разные: величавая располневшая Зинаида Андреевна и верткая, скукожившаяся сейчас от холода маленькая Аннета в шубке, которая была когда-то предметом зависти, а потом усмешек, а теперь опять зависти, и в такой же шапочке. Весь этот гарнитур был пушист и волосат и когда-то назывался — скунсовый. Они были забавны издали, а разговор вели драматический, который только не дотягивал до трагедии, потому что в наше время, в нашем веке, говорят, их, трагедий, не бывает. Люди, пребывая в них, не догадываются об этом, считая, что все это обычно и не стоит разговора.
— Эва для меня не существует. Тома сегодня ночью, когда мы сидели у Алексея Георгиевича (Зинаида Андреевна перекрестилась), спросила: мамочка, Эва придет? И я ответила — не знаю. О родной дочери, когда умер отец, я ответила — не знаю. Ты понимаешь это, Аннет? — Аннета молча кивнула. — И она не пришла. Не при-шла.
Зинаида Андреевна пошла по аллее. Аннета заспешила рядом.
— Но ты прогнала ее, с твоим нравом, ты…
— Не знаю, есть ли у меня нрав и это ли стало причиной…
Они шли по заснеженному парку, в который влекло одинаково людей счастливых и несчастных, несчастливых и удачливых. Впрочем, нет. Удачливых зимой не бывало. Удачливые любят летние променады с толпой навстречу и глазами, полными восторга или зависти или еще чего-нибудь, обращенного к ним.
— А ты знаешь, Зиночка, я видела Эвочку.
Зинаида Андреевна зорко посмотрела на Аннету, но та глядела прямо в аллею.
— Я ее видела на кладбище, она стояла слева, за оградой. Ты была к ней спиной. И Коля видел, он мне шепнул, — вдохновляясь Зиночкиным молчанием, лгала Аннета. — Ты пойми, она девочка, натворила глупостей, бог знает чего и только-только разобралась. И боится, боится. Ну как она могла не прийти, скажи!
Зинаида Андреевна шла опустив голову, Она все время сегодня, после похорон, задавала себе этот вопрос — как Эва могла не прийти? Как? И убивала себя тем, что могла воспитать такое бесчувственное ужасное создание. Она винила и Юлиуса в своих мыслях, хотя и останавливала себя мгновенно, вспоминая, что его уже нет. От мыслей об Эвангелине снова, незаметно для себя, она переходила к Юлиусу и опять сердилась на него за его неуемную любовь к старшей дочери, о величине которой узнала совсем недавно, когда началось все ЭТО. Она поняла, что он думает и заботится только об Эве. Теперь Зинаида Андреевна подумала, что эта любовь свела его в могилу, и испугалась этой мысли. Так вела она разговор с обоими и сердилась на них и обвиняла их, и один из них уже никогда не сможет ей ответить. Может быть, и другая?..
Она посмотрела на Аннету, и у нее не было причин не верить подруге, так клятвенно прижимала та руки к груди и смотрела прямо и честно. Но почему же молчала до этой минуты? Не хотела сразу говорить, считала бестактным?