Зинаида Андреевна смотрела на Аннету, и сомнения начинали бередить ей душу, и верила она Аннете, вернее — хотела верить.
Томаса с Колей вошли в дом.
Всю дорогу Томаса шла так, будто Коли рядом не было. Она то замедляла шаг, то шла быстро, бежала, то останавливалась. Так вели себя ее мысли. Но потом Колино послушание стало ее раздражать, и бег и остановки превратились в целевые: она хотела показать Коле, что не хочет идти рядом с ним. Но он не отставал. Он решил, что будет ее сопровождать, хочет она этого или нет. Коля был мрачен.
Они вошли в дом, но Томаса не прошла дальше передней. Дом был напитан запахом свечей, еловых веток, ладана и всего того, что должно было скрывать пустоту, пребывавшую здесь недавно и называвшуюся телом Юлиуса. Этого ничего не нужно, думала Томаса, а нужна любовь и память. Томаса вдруг резко повернулась и вышла. Коля не знал, как поступить, но и сам понимал, что один не сможет оставаться в доме, который пока еще не начал принадлежать снова им всем.
…Пусть она делает, что хочет, злюка, думал Коля, уже возмущенный каменным лицом Томасы, каменным зло, а не печально. И тоже вышел.
Но Томаса не была зла сейчас. То, что должно было бы пролиться слезами, стало камнем, и ей хотелось куда-то идти, бежать, нести этот камень. И тогда, может быть, он растает, потеряется в дороге. Она не злилась и на Колю, просто ее раздражала Колина этикетная заботливость, она не нужна была Томасе, совсем не нужна — такая… Когда Коля вышел за ней, она обернулась на него удивленно и с досадой. Коля покраснел и молчал. Сегодня они были оба немы, и губы их ссохлись так, что, казалось, никогда не разлепишь. Коля ничего не сказал, но взгляд его, молящий о прощении, был красноречив, и Томаса поняла, что она отныне может избирать. Она сделала шаг вниз, по ступенькам, а Коля остался на крыльце, чувствуя, что еще не прощен, не окончательно прощен, а если и прощен, то не так, как ему бы хотелось. И тут появилась Эвангелина. Это было подобно взрыву. Остановилась Томаса, вздрогнул Коля. И сюда же быстрым шагом направлялся Машин, вернее не сюда, а по служебному делу, на другой конец города, но пошел он через этот край, который был как бы короче, но на самом деле длиннее. С ним шел и Липилин, его послал с Машиным товарищ, приехавший на его место. Машин был недоволен, но подчинился, и вот Липилин шел с ним.
Тут же околачивалась и Фира, которая не могла же пропустить похорон, но с утра не сумела отлучиться, а теперь не знала — опоздала ли. Сдавалось ей, что опоздала, но все-таки она пришла, хотя бы и на последыши. И увидела всех. И Машина с Липилиным увидела. А те, у дома, не видели Машина, потому что угол дома скрывал его. От них, но не от Фиры. Она выбрала лучшее место для наблюдения и прогуливалась как пава, не боясь никого — с утра понаделала кучу дел и теперь могла заняться своим интересом. Эвангелина, хоть и бежала сюда, к ним, подалась назад. Она бы не ушла, только бы обошлось немножко, но Томаса крикнула после минутного оцепенения, боясь, что Эвангелина исчезнет и она не кинет в нее камень, который целый день несет в себе.
— Вот она! — крикнула Томаса. — Ты опоздала! Мы похоронили папу!
Томаса с торжеством выкрикнула, будто радуясь, что они успели спрятать Юлиуса от Эвангелины. Было это, должно быть, и так и не так…
— Я знаю, — сказала Эвангелина. — Я была там.
— Ты??! — закричала Томаса. И Фира приблизилась, сколько могла, чтобы все услышать. Нет, Фира никогда не опоздает. Подерутся еще. И мальчишка тут, и Машин во-он идет. Вышагивает, как, прости господи, деревяшка кособокая. Так она могла уже думать, потому что знала, что Машин уезжает, и познакомилась с товарищем, который вместо него, — обходительным и полным.
— Ты была?! Не ври, Эва! Грешно!
Томаса кричала и чувствовала, как каменная тяжесть начинает томиться, размокать, таять, еще немного и — прольется. Слезами, наконец. Неизвестно отчего, по кому. По отцу ли, Эве, себе, Коле. Оказалось — небезразлично ей все. Сердце билось так, будто пришел к ней на свидание муж, жених, любовник. Томаса думала, как хотела.
Тут с хрипотой, откашливаясь от вседневного молчания, вступил Коля:
— Но она была там. Я видел ее. У могилы Ипатьевых. Правда.
…Да, да, да… — кивала Эвангелина, благодарная Коле, который спасал ее, великодушно забыв все, как, впрочем, и она. Их контактность, их слаженность все раскрыли Томасе. Она не поверила Эвангелине, не поверила Коле — не верила ИМ. Эву, как всегда, жалели и спасали.
— Я знаю, почему ты ее защищаешь! Я все знаю! Ты сам рассказывал мне, какая она!