Зинаида Андреевна прямо и трезво смотрела на Антонину, и если бы она не сказала, что ей никто не нужен (Антонина поверила ей), то, возможно, Антонина и не уехала бы, хотя уехать страшно хотела (а если б не уехала? бог знает как устроилась бы ее судьба — наверное, никак), но теперь решилась — ехать! А Зинаида Андреевна вскоре после их отъезда скончалась (так они и не успели ее навестить), и неизвестно вроде от чего. Фира написала — от кашля, потому что всю ночь она кашляла и мешала всем спать, а когда утром к ней зашли, она уже отошла.
И что тогда было бы с Антониной Алексеевной? Осталась бы совсем одна, на фабрике, среди ненавистного табака, среди чужих деревенских девчонок, и только иногда редкие встречи на улице со своими гимназическими подружками, которые тоже где-то как-то устроились и заняты были только собой. Красивые повыходили замуж за новых начальников и новых офицеров, которые назывались командиры, а некрасивые обучались машинописи, стенографии, чертежному делу и становились пишбарышнями. И никто из них не пошел на фабрику, как пошла она из вызова кому-то, а кому — неизвестно. Но так не произошло, и Антонина отбыла, счастливая, со своим Трофимом в другой город и стала там Антониной Алексеевной Семиной, и никто уже не знал, что она Томаса Болингер. Да и сама она об этом забыла. Но кое-кто знал, видно, об этом, потому и отклонили просьбу Трофима в первые же дни послать его на фронт, и поссорился с ним новый директор тоже, пожалуй, не без этого знания. И Трофиму, человеку чистому до седьмого колена, пришлось идти в ремконтору, и потом маяться сердцем, и в конце концов умереть в том городе, который родным он назвать не мог. Попортил-таки кровь им Юлиус во всех смыслах. И даже не сам Юлиус, ставший Алексеем Георгиевичем, а Зинаида свет Андреевна, влюбившись в немца и выйдя за него замуж при старорежимной власти. Инне тоже пришлось из-за деда попотеть. Не сильно, но все же. В свое время, когда в институт поступала и не сразу, не в один год поступила, слава богу, — времена другие пришли. Инна и Олег иначе и не называли деда как Юлик. Антонина Алексеевна вздрагивала вначале, а потом перестала, потому что взяла в толк, что дочь ее деда своего не знала и не видела, и умер он задолго до ее рождения. Как и бабушка, впрочем. И еще «попотеть» Инне пришлось, когда заполняла она анкету в ящик, анкету большую, где пришлось вспомнить и дедушку Болингера. Но уже устоялись времена, когда на это не обращали столь самосильного внимания, и притом Инна была необыкновенно талантлива как математик. С тех пор «дедушка Юлик» стал как бы живущим комическим персонажем у них дома. Дочь, не обладавшая особым юмором, на «Юлике» почему-то отключалась и могла придумывать столько разного смешного по этому поводу. Как-то пришлось-таки Антонине Алексеевне сказать, что «дедушка Юлик» все же ее отец, и уйти из комнаты. Инна пришла извиняться, и Антонина Алексеевна, заплакав, простила ее и сказала только, что дед Инны был прекрасным человеком и не заслужил такого отношения, тем более что ни в чем не был виноват. Тут Антонина Алексеевна заплакала еще горше, и вошедший Олег бросился за водой для тещи, которая была незаметна и незлобива, однако же имела здесь право обидеться.
Олег поругал жену за бестактность, но она логично заявила, что деда никогда не видела и не знала, а если и слышала от матери (очень редко), то что-то неопределенное, и потому не думала, что начнется такой сантимент. На что Олег ответил, что старики — народ особый и понять их можно только с пол-литром. Потом они заговорили о предстоящем банкете в честь докторской их начальника и о том, что ему подарить на собранные деньги. У начальника много детей и родственников. Надо что-нибудь умиротворяющее, сказала Инна, и Олег подумал, черт возьми, умница у меня жена, надо это завтра на работе продать — умиротворяющее. И все восхитятся Инной, о которой и так ходят слухи, вполне загадочные: тут и дедушка «Юлик», и голос, и математические способности, и… она запросто обработала единственного холостяка на то время и виднейшего «ящиковского» мужчину. Так вот.
А вообще о родственниках жены Олег знал мало. Зачем ему? Сама Инна ими не интересовалась, тем более что их в живых и не осталось. Конечно, в детстве и юности, когда начинаешь интересоваться своей семьей (пока еще поверху, несерьезно), Инна смотрела семейный альбом, но дама с высокой прической и господин с приглаженным пробором не вызвали у нее интереса — хотя были ее дед и бабка. Тетка Улита, или Эва, как называла ее мать, Инне нравилась: стоит гимназисточка в глухом передничке с длинным овальным личиком, высокомерным и святым, а надо лбом короной кучерявятся темные — шапкой — волосы. Непохожая на их семью. Но ее тоже нет, и зачем Инне ее помнить? Несуществующую женщину на куске картона. Так и не поняв, куда подевалась тетка, Инна спросила, к слову, у матери, но услышала, что та эгоистка, наглая, бессовестная, исчезла, не думая о своих родных, и никогда не подала ни знака. Тогда Инна резонно сказала, что наверняка тетка погибла, на что мать возразила, что тетя Аннета разыскивала Эву и не могла найти ее ни среди живых, ни среди мертвых. Инна возразила, что время было такое, что половина умерла без каких-либо регистраций. Антонина Алексеевна не возразила своей знающей дочери и с тех пор стала думать о Эве как о мертвой. Раньше думала с ядом, укором, потому что так скрыться могла только Эва, вернее та Эва, какую узнала она в дни революции. Скрыться и жить припеваючи. Что живет Эва припеваючи, Антонина Алексеевна была уверена. А после слов Инны стала для нее сестра умершей. Мертвее некуда. Мертвее мамочки, на могилку которой ходила она чаще, чем к Трофиму.