Увеселительная прогулка на родину, воспоминания о былом, мечты о встрече с первой любовью превращались в пытку. Трамвай гремел и несся по мостовой, Эвангелина дремала, свесив голову, подрагивая крепкой золотой прической, состарившись сразу на много лет. Казалась она древней, несмотря на яркий шарф, костюм в талию синего цвета и высокие каблуки. Водитель за древнюю ее и принял. Когда трамвай остановился у райсовета, он высунулся из кабины и весело крикнул: бабуся, проснись, дорогу в рай проедешь! Центр.
Томаса встала в то время, когда Эвангелина пустилась в путешествие по городу детства. Вчерашняя встреча так нехорошо отозвалась у нее в душе, что сегодня она решила постараться все загладить. И как всякая истинно русская женщина заглаживание обставляла пирогами, салатами, холодцами и пирожными. Она была одна в квартире, и все было под рукой (конечно, она и вчера наготовила гору, но ведь это вчера, теперь все должно быть снова свежим, вновь сготовленным). Она царила на кухне, и все недоговоренности и неприятные ощущения исчезли в отлично подошедшем тесте, в толстом слое желе, где утопала заливная рыба, в ароматном свежем салате. Готовить Томаса не любила, потому что готовка превратилась в унылое ежедневное стряпанье котлет, бефстроганова или такого же малоинтересного и элементарного. Когда же приходили гости, она была, как говорила Инна, «на подсобке». Это делалось якобы, чтобы не утомлять ее, а на самом деле Инна не верила в кулинарные способности матери и предпочитала по книге сделать все сама, тем более что это было для нее развлечением. Томасе же оставался надоевший салат «оливье» и нарезание колбас и сыра. А также таскание всего этого на стол.
Сегодня был ее день. Был ее гость и ее стол. Оказалось, что она знает массу всяких рецептов, которые или оседали в голове, или оказывались припрятанными в карманах фартуков, записанные на бумажках карандашом. Для Инны и будущей жены Витюши. Сегодня все это сгодилось для нее самой.
Давно не было у Томасы такого хорошего настроения, сейчас она переоденется, сядет в трамвай, войдет в гостиницу и увезет сестру к себе. Она вынимала платье из шкафчика, когда в дверь позвонили. Томаса побежала открывать. Сегодня она бегала. Но по дороге вдруг испугалась, что это телеграмма от Инны… сегодня!.. Открывать все равно было надо, и она открыла, чуть сгорбившись уже и утеряв веселье. Не любила она дочь? Любила, конечно. Но с годами как-то они отдалились, и сейчас наступил момент равновесия, когда ни мать, ни дочь не близки, но пока и не далеки совсем, как чужие. Но уже не нужны так друг другу, как прежде были нужны. Хотя при характерах Инны и Томасы этого заметно не было.
За дверью стояла Эвангелина. Томаса охнула, хотя уже и привыкла к новому облику сестры, но сегодня испугалась, так жалка и несчастна была та, несмотря на элегантный костюм, какого не было не только у Инны, но даже у рассамой их модницы, жены премьера оперетты, про которую говорили: если Рита сшила — значит, надо срочно шить такое же. Сквозь коричневую пудру просвечивала зеленоватая старая кожа, и глаза под теперешними темными бровями были совсем блеклыми — желтые, тусклые. Губы, накрашенные розовым, отливали синевой — она только и произнесла: Тома, можно я подремлю немного. Прости.
Это «прости» резануло Томасу, потому что «прости» не нужно было сестрам, которыми они стали сегодня по раннему утру, что чувствовала Томаса и о чем не догадывалась Эвангелина. Ей сегодня было особенно холодно, безлюдно и чуждо здесь. Она чувствовала, что если не сумеет прийти в себя теперь, то вряд ли останется хотя бы на самое малое время в городе. И этим она оскорбит Томасу, хотя та и стала совсем другой и по сути ненужной Эвангелине, обидит Колю или память о нем, оскорбит свои же воспоминания и мечты. Нет, надо прерваться сном, и за сном должно наступить другое время.
— Я лягу, — повторяла Эвангелина, пока Томаса вела ее в комнату к себе, в постель. Она подвела Эвангелину к кровати, и сорвала с нее белейшие простыни и наволочки, и, усадив сестру в кресло, тут же поменяла на другие, еще более белейшие и хрустящие. И при этом приговаривала, ложись, Эва, ложись.